– Так вы топограф? – вежливо осведомился подполковник, просматривая бумаги, поданные Ловенецким.
– Так точно, господин подполковник, – для верности Ловенецкий вытянул шею, чтобы взглянуть на погоны. Вся ситуация настолько выбила его из колеи, что он забыл звание Кунгурцева, хотя перед отправлением в часть по «Общему списку офицерским чинам» заучил наизусть имена, отчества и звания почти всех командиров бригады, вплоть до командиров батальонов.
Подполковник оторвался от документов и посмотрел на Ловенецкого. Свет падал из-за спины, и подполковник своими резкими и тонкими чертами лица напоминал гончую, взявшую след.
– Топографы нам не нужны, – сказал подполковник. – Нам нужен капельмейстер для полкового оркестра. Вы не можете быть капельмейстером, господин подпоручик?
Ловенецкий молча сидел, рассматривая орденские ленты на груди подполковника. Он совсем не так представлял себе начало карьеры. Жизнь приучила его, что в повседневной действительности несправедливости, бестолковщины и абсурда не меньше, чем в произведениях футуристов. Но он не ожидал столкнуться с такой незамутнённой абсурдностью в армейском штабе. Может, это какая-то шутка? Он слышал, что в некоторых частях существуют ритуалы посвящения в военное братство, может, это часть подобного ритуала? Подполковник внимательно смотрел на Ловенецкого и не улыбался. Ловенецкий с удивлением заметил, что зрачки подполковника необычно расширены, несмотря на солнечные лучи, в изобилии проникавшие в кабинет.
– Нет, капельмейстером я быть не могу, – сказал Ловенецкий, бледнея.
– Очень жаль, – подполковник бессистемно подвигал бумаги по столу. – Но, я думаю, мы сможем использовать вас на подходящей вашему образованию должности.
Подполковник опять на некоторое время погрузился в бумаги, оставив Ловенецкого наедине со своими мыслями. Огромные напольные часы, больше годные для загородной усадьбы, пробили четверть часа. Ловенецкий, стараясь не вертеть головой, рассматривал стены кабинета и шкафы с книгами. Над письменным столом, рядом с портретом государя, висел карандашный портрет большеглазой женщины, работы чуть ли не Врубеля. В книжных шкафах, кроме официальных изданий Генерального штаба и книг по военной истории и тактике, стояли латинские и греческие издания Овидия, Вергилия и Гомера, современная французская и немецкая поэзия. Некоторых имён вполне сведущий в современном литературном процессе Ловенецкий никогда не слышал. Глаза женщины с портрета притягивали, и в какой бы угол комнаты он ни посмотрел, взгляд его возвращался к ним.
– Это Врубель, – сказал подполковник. – Я был некоторое время знаком с ним, когда служил в Киеве. Впрочем, вы, наверное, устали с дороги. Отдайте бумаги писарю для занесения в формулярный список. Располагайтесь пока у нас при штабе, а потом вам подыщут квартиру. Завтра