Вот однажды лежат себе козел да баран и разговаривают; откуда ни взялся котишко-мурлышко, серый лобишко, идет да так жалостно плачет! Козел да баран и спрашивают: «Кот-коток, серенький лобок! О чем ты плачешь, почему на трех ногах скачешь?» – «Как мне не плакать? Била меня старая баба; била, била, уши выдирала, ноги поломала да еще удавку припасла!» – «А за какую вину такая тебе погибель?» – «Эх, за то погибель была, что себя не опознал да сметанку слизал!» И опять заплакал кот-мурлыко. «Кот-коток, серый лобок! О чем же ты еще плачешь?» – «Как не плакать? Баба меня била да приговаривала: „Ко мне придет зять, где будет сметаны взять? Хочешь не хочешь, а придется заколоть козла да барана!“» Заревели козел и баран: «Ах ты, серый кот, бестолковый лоб! За что ты нас-то загубил? Вот мы тебя забодаем!»
Тут мурлыко вину свою приносил и прощенья просил. Они простили его и стали втроем думу думать: как быть и что делать? «А что, середний брат баранко, – спросил мурлыко, – крепок ли у тебя лоб: попробуй-ка о ворота!» Баран с разбегу стукнулся о ворота лбом: покачнулись ворота, да не отворились. Поднялся старший брат, мрасище-козлище, разбежался, ударился – и ворота отворились…
Пыль столбом подымается, трава к земле приклоняется; бегут козел да баран, а за ними скачет на трех ногах кот – серый лоб. Устал он и взмолился названым братьям: «Ни то старший брат, ни то средний брат! Не оставьте меньшого братишку на съедение зверям!» Взял козел, посадил его на себя, и понеслись они опять по горам, подолам, по сыпучим пескам. Долго бежали, и день и ночь, пока в ногах силы хватило.
Вот пришло крутое крутище, под тем крутищем – скошенное поле, на том поле стога, что города, стоят. Остановились козел, баран и кот отдыхать, а ночь была осенняя, холодная. «Где огня добыть?» – думают козел да баран.
А мурлышко уже добыл бересты, обернул козлу рога и велел ему с бараном стукнуться лбами. Стукнулись козел с бараном, да так крепко, что искры из глаз посыпались: берестечко так и вспыхнуло! «Ладно, – молвил серый кот, – теперь обогреемся». Да за словом и затопил стог сена.
Не успели они путем обогреться, глядь – жалует незваный гость, мужик-серячок Михайло Иванович. «Пустите, – говорит, – обогреться да отдохнуть: что-то неможется!» – «Добро жаловать, мужик-серячок муравейничек! Откуда, брат, идешь?» – «Ходил на пасеку да подрался с мужиками, оттого и хворь прикинулась; иду к лисе лечиться».
Стали вчетвером темну ночь делить: медведь – под стогом, мурлыко – на стогу, а козел с бараном – у огня. Идут семь волков серых, восьмой белый – и прямо к стогу, «фу-фу, – говорит белый волк, – нерусским духом пахнет. Какой такой народ здесь? Давайте силу пытать!» Заблеяли козел и баран от страха, а мурлыко такую речь повел: «Ахти, белый волк, над волками князь! Не серди нашего старшего: он, помилуй бог, сердит! Как расходится, никому несдобровать. Аль не видите у него бороды: в ней-то и сила, бородою он зверей побивает, а рогами только кожу сымает. Лучше с честью подойдите да попросите: хотим, дескать, поиграть с твоим меньшим братишкой, что под стогом-то лежит!» Волки козлу поклонились, обступили Мишку и стали его задирать. Вот он крепился, крепился да