После убийства Фойгта поиск стал сложнее. Словом, мне уже нет места.
В то же время я не переставал думать о Кате. Мысли мои о Чубатове. о Бакулине, о собственной жалкой судьбе вращались вокруг нее, как по орбите. Невзирая ни на что, я видел ее живой. Да, я верил в чудо.
Времени для размышлений у меня было достаточно. Читать разрешалось, но книга валилась из рук. С тоской я смотрел на улицу из своего номера в гостинице средней руки, где офицерам отвели жилье. Не раз, впав в отчаяние, я порывался бежать к Бакулину, умолять его о снисхождении. Нет, нельзя! Я убеждал себя снести кару безропотно и даже усилил ее – запретил себе курить: пачку сигарет смял и выбросил.
На улице возле булочной собирались немки, судачили о домашних своих делах. Не спеша, вразвалочку прошагали под окном два солдата. Один насвистывал. А ведь самое главное сейчас – это узнать, что с Катей. Эти солдаты, эти немки в коричневых пальто с взбитыми, гвардейскими плечами понятия не имеют, что где-то, может быть, очень близко, Катя. Лежит в бреду у чужих или томится в каменных стенах, ждет помощи.
Нет, надежду я берег. Я цеплялся за нее вопреки всему. Да, Фойгт, весьма вероятно, убит из Катиного «манлихера», отнятого у нее… Все равно это не значит, что она погибла.
А если она попала в воду? Тогда конец.
И все-таки нет, видел я ее живой…
Пока я томился под арестом, в доме на Кайзер-аллее происходили важные события.
Обследование дома Черноголовых с утра возобновилось. Квартира фон Шехта стала командным пунктом операции. В полдень, когда Бакулин и Чубатов сидели в кабинете, отдыхали и курили, послышался страшный гвалт.
На самой середине двора бился человеческий сгусток. Он разрастался; к нему со всех концов, обрывая веревки с бельем, опрокидывая ведра, кувшины с водой, керосинки, сбегались немцы. Понять что-нибудь было невозможно. Чубатов выбежал на лестницу, уже гудевшую от топота.
Впереди понимались трое: наш знакомый Шенеке и еще один мужчина в кителе железнодорожника вели под руки юнца лет семнадцати в кургузом рыжем пиджаке.
– Щенок! – раздавалось в толпе. – Теперь не уйдет!
– Мало им крови!
– Негодяи! Когда конец этому?
Бакулин поднял руку. Немцы утихли. Шенеке, держа перед собой в обеих руках фуражку, степенно выступил вперед.
– Он стрелял вчера, господа офицеры, – сказал Шенеке. – Он! Сам не отрицает.
– Немец в немца! – отозвался кто-то. – Бог мой, этого нам и недоставало. Только этого…
– Мир сошел с ума.
– Тихо! – произнес Шенеке командным тоном. – Дело было так, господа офицеры. Утром после завтрака, да, сразу после завтрака, мне говорят, что объявился какой-то молодчик, шныряет по квартирам и сеет панику. Будто в доме заложены мины замедленного действия и все мы должны в шесть часов вечера – да, точно в шесть часов – взлететь