Никто из ночлежников, кроме Татарина, не молится, не вспоминает о Священном Писании так, как Татарин ссылается на Коран и на Магомета. Значит, ни у кого из них нет веры. Правда, Лука вспоминает Господа и, судя по всему, исповедует Христа. Однако же и он нетверд в этом. Проблеск веры возникает у Актера перед самоубийством, когда он просит Татарина помолиться за него. На это Татарин отвечает ему, помолчав: «Сам молись…» Этот ответ не означает равнодушного отказа, ведь чтобы получить помощь свыше, надо самому обратиться к Богу.
Итак, все ночлежники живут «без солнца»[9], без истинной веры, без Бога. И это катастрофическое безверие усугубляет безысходность их положения.
На прочтение и новые постановки пьесы нередко влияют мнения о ней, выходящие за пределы текста и реальных обстоятельств, в нем отраженных. Эти мнения необходимо знать, чтобы понять, насколько они должны быть учтены при чтении (восприятии) текста. При этом конечно же важен авторский взгляд. Но и он не всегда оказывается определяющим, особенно же тогда, когда противоречит художественному тексту.
Многие рецензии и суждения о пьесе «На дне» испытали сильное влияние автора. Великий художник был проницателен и художественно точен в творчестве и пристрастен в оценках. Он хотел истолковать свое произведение современно, заострить его смысл, подчеркнуть то, что волновало его в жизни. И он не раз объяснял свой замысел. «Основной вопрос, который я хотел поставить, – заявлял он, например, в интервью 1903 года, – это – что лучше: истина или сострадание? Нужно ли доводить сострадание до того, чтобы пользоваться ложью, как Лука?.. Лука – представитель сострадания и даже лжи, как средства спасения, а между тем противопоставления проповеди Луки представителей истины в пьесе нет. А кто еще не изжился, тот протестует против лжи[10]. В таком духе, клеймя Луку и восхваляя Сатина, стали писать статьи о «На дне». Однако, объективно рассмотрев пьесу, с таким толкованием нельзя согласиться: сводить поведение Луки «к проповеди терпения и смирения, пассивности и покорности совершенно неверно»[11]. Неоднократно по-своему толкуя пьесу, автор ни разу не попытался переделать ее в соответствии со своим толкованием: талант не позволял ему отойти от истины художественного изображения.
Необыкновенный успех горьковской пьесы был закономерен. На сцене «цивилизованного общества» впервые во всей полноте предстали плоды его устроения, истинные результаты провозглашенных им свобод и прав человека.
Со сцены звучали голоса самих «униженных и оскорбленных». И, как бы обобщая их судьбу, дважды лилась на сцене унылая песня «Солнце всходит и заходит…», каждая строфа которой вносила новые краски в образы драматической судьбы ночлежников. И в этом также проявилось новаторство писателя.
Люди «дна» предстали перед зрителем в многообразии индивидуальностей, мнений, взглядов и настроений.