Эта тема – устройство человеческого зрения – волновала ее безмерно, она возвращалась к ней снова и снова, говорила, что близкое зрение – оно очень мелкое, холодное, лукавое, в нем сомнение, колебания и совсем нет веры, даже грана нет. Чтобы увидеть истинного бога, надо от него отойти, отдалиться, чтобы он был на горе, а ты внизу, в долине, и тогда в тебе, будто второе дыхание, откроется другое зрение, ничего мелкого уже не различить, да оно и не нужно – ты видишь только то, что в самом деле имеет значение.
Сталин сразу заметил и оценил всё, что она делала, но ничего не говорил. Одно время он так хорошо показывал, что ничего не замечает, что она даже боялась, одобрят ли ее, когда откроется. Но, хотя этот страх был, не отступала, уже и без Аллилуевой она шаг за шагом расширяла круг, в полгода включила туда и остальных близких к Сталину людей. Благодаря ей даже те, кто по-прежнему звал его Кобой, начали понимать, что Сталин – бог, проникаться этим больше и больше, а потом самые способные в свою очередь принялись это проповедовать и об этом свидетельствовать.
Сталин, как я уже говорил, во всё это не вмешивался, никак Веру не направлял, но она была тактична, умна, считала, что то, что ей никто не мешает, достаточно. Вере тогда было с собой хорошо, печалило лишь, что неожиданно стали портиться ее отношения с Леной. Лена была давно влюблена в Сталина, пару раз ей удалось остаться с ним наедине, но сделаться постоянной подругой не получалось. Хотя любил он именно таких, чуть полных, статных, с маленькими, будто игрушечными ступнями. То ли Сталина раздражало, что она замужем, приходится ее с кем-то делить, хотя Вера от самой Лены знала, что Осю она не любит, скажи Сталин одно-единственное слово, тут же с ним разведется, или не нравилась ее настойчивость, но, скорее всего, по многу часов в день диктуя Лене приказы и распоряжения, он просто от нее уставал.
Еще до Башкирии Вера знала за Леной, что та по временам чересчур напориста, прямолинейна, особенно когда ей кажется, что цель – вот она, рядом, и, сочувствуя Лене, пыталась ее предостеречь. В последние месяцы, когда на вечеринках стало много девочек из кордебалета и некоторые так пришлись Сталину по вкусу, что он велел приглашать их и дальше, Лена вдруг захотела ввести это в рамки. Понравиться такое, конечно, не могло, и Сталин, раз просто удивившись, – он очень ценил Ленину работу, в не меньшей степени ее преданность – потом, когда она не унялась, через Енукидзе строго ее одернул. В итоге единственное, чего Лена добилась, – ее перестали приглашать в Кунцево.
Опала продолжалась месяца три, и лишь благодаря Вериному заступничеству Лена в конце концов была прощена. Больше воспитывать Сталина она не решалась, но страх, что отлучена навсегда и Сталин потерян тоже навсегда, за эти месяцы превратился в манию; всё, что произошло, было в ее голове так искажено, что теперь Веру она считала своим главным врагом.