«Крутой маршрут» (знаменитая хроника времен культа личности). Перечитывал, разумеется, уже с учетом собственного арестантского опыта, что-то заставляло недоверчиво хмыкать, что-то откровенно раздражало, что-то вызывало искреннее уважение. Обратил внимание на фразу про «зоологическую ненависть» начальства (речь идет, разумеется, о гулаговском начальстве 30—40-х годов XX века) к интеллигенции. Сразу вспомнил, как реагируют иные контролеры, досматривающие нас на входе в «промку», видя в моем прозрачном пакете газеты или книгу. «Опять макулатуру с собой тянешь?…», «Ты что, в библиотеку собрался?…», «Грамотный, что ли?…» – пожалуй, это самые вежливые реплики по этому поводу Помню глаза отрядников
[8], и прежних и нынешних, что заполняли какие-то анкеты, и на вопрос об образовании слышали от меня: «Высшее, два высших». Помню и поведение контролера, что при последнем шмоне хозяйничал в нашем проходнике. Открыв мою тумбочку, он обнаружил в ней, прежде всего, книги. Много книг. Что-то было взято в местной библиотеке, что-то дали почитать соседи, что-то пришло в посылке от жены и детей, что-то присылали сестра, племянник, друзья. 3. Фрейд, Ч. Ламброзо, томик серии ЖЗЛ о бароне Врангеле, монография об И. Ильине, мемуары гэкачеписта В. Крючкова, сборник повестей Ю. Трифонова, стихи Н. Рубцова, книги по истории, философии, этнографии, религиоведению. Контролер, сержант-сверхсрочник, известный всей зоне по кличке Володя Кретин, брал по очереди каждую книгу, тренированным движением прощупывал переплет (нет ли чего запретного), пролистывал каждую страницу (а вдруг там запрятаны денежная купюра, СИМ-карта или что-то еще «не положенное»), беззвучно шевелил губами, читая названия. Он молчал, но лицо его в этот момент говорило о многом. Была б его воля, с превеликим удовольствием, выгреб бы он всю эту литературу из тумбочки, вытащил в локалку, и… запылала бы ясным пламенем вся эта мудрость.
«Грамотный зек – опасный зек». «Читающий зек – подозрительный зек». Вечные истины для системы, в недрах которой я ныне нахожусь. Соответственно, в этом пунктике (имеется в виду образованность, интеллигентность и элементарная грамотность) нынешние мои «охранители» и «воспитатели» ничем не отличаются от своих гулаговских коллег, чьи нравы увековечены в мемуарах Евгении Гинзбург. Ну да Бог им судья…
* * * В зоне почти не поют песен. Во всей колонии ни в одном отряде, нет, кажется, ни одной гитары. На инвалидном стариковском бараке есть гармонь, потрепанная, хрипящая, дышащая на ладан, как и ее хромой, вечно не бритый, надрывно кашляющий хозяин. Иногда он выходит с ней в локалку. Рвет мехи. Поет, отчаянно перевирая слова и мелодии, песни из репертуара звезд советской эстрады 70-х годов прошлого века. Ясно, что уйдет этот человек (освободится или умрет), и с музыкой в зоне будет покончено окончательно. Куда же делся легендарный «блатняк»: душещипательные баллады о благородных бандитах, ворах-филантропах и жестоких прокурорах, коверкающих их судьбы, коварных мусорах, горячей «жиганской» любви? Увы, все это теперь только
