На скамейке возле Нотр-Дам. Ирина Степановская

Что-то изменилось в его поцелуе. Лена поняла – это был поцелуй мужчины, который очень хочет. Налета дружественности, что-то вроде того, что мы с тобой, дорогая, не только любовники, но и большие друзья, прямо-таки товарищи по оружию, который всегда раньше сопровождал его ласки, не было и в помине. «Вот что делает Париж с мужчинами!» – только и успела подумать она. Дальше происходило что-то необыкновенное. Во всяком случае, она таких ощущений еще никогда не испытывала. Даже не подозревала, что ее тело и его тело могут быть такими слаженными, такими желанными и так чувствовать и понимать друг друга. Он отпустил ее только перед рассветом, и она не уставала от его ласк, наоборот, ей хотелось повторения – еще и еще. Когда же, наконец, она почувствовала, что он изнемог, и тоже задремала, прижавшись губами к его плечу, и потом, окончательно расслабившись, вытянулась и заснула крепким сном, она не поняла, что еще в предутренней темноте он выскользнул из постели, быстро оделся и ушел, поцеловав ее на прощание.

      Валерий шагал по Большим бульварам, а Париж в это время только еще готовился просыпаться. Уборщики сонно разворачивали змеи шлангов, чтобы смыть в сточные канавы нападавшие за вечер листья платанов. Пустые такси медленно ехали по улицам в поисках запоздалых гуляк. Перед кафе на бульваре Монмартр выгружали в корзинах устрицы, остро пахнущие морем. Привозили их теперь не разносчики на тележках, как во времена Моруа, Ремарка и старины Хэма, а на мотоциклах и легковых «каблуках» – но Валерий ничего не знал об этом. Запах устриц – острый, наполненный морем, не нравился ему. Он шагал, торопясь, а ноздри его немного двигались, и он морщился, стараясь избавиться от всего, что связывало его с морем. Он шел быстро, будто наведенный на цель, не заглядываясь ни на кафе, ни на крыши домов – все разные, но все великолепные. Его не заинтересовала и уже открывшаяся булочная на углу Итальянского бульвара, почти возле Оперы, из окошка которой толстая негритянка завлекала одиноких путников волшебным ароматом плюшек. И на здание Оперы с множеством лесенок, балкончиков, золотых финтифлюшечек и золотой арфой Орфея на крыше он тоже не обратил внимания. Он шел вперед, влекомый странным чувством, присущим зверям в период гона или людям – когда они говорят, что их посетило озарение. Он шел интуитивно и быстро, почти как Шварценеггер-Терминатор, выбирая дорогу не по карте, не по указателям улиц. Впрочем, в Париже трудно заблудиться, особенно человеку военному, хоть раз видевшему Париж на карте. В общем, практически пробежав, гонимый интуицией, Большие бульвары, у Оперы Валерий спустился в метро и далее поехал к Трокадеро – ближайшей остановке от Эйфелевой башни.

      Мари спала, во сне чувствуя, что тело ее еще сковано усталостью. Тем приятнее ей казался этот сон или полудрема, тем блаженнее всем существом она чувствовала, что еще может лежать в тепле, не вставая. Когда раздался звонок в дверь, она пошевелилась, но сквозь сон подумала, что вставать в такую рань ни за что не будет.

      Однако в это время уже не спала я. Разница во времени между Москвой и Парижем дала о себе знать, и я, кстати, в этот день совершенно не мучимая