Природное беспокойство и непоседливость не позволяла ему остановиться на каком-либо одном предмете, ни философия ни медицина не стала для него той путеводной звездой, что должна была протащить через всю жизнь и наконец счастливо привесть к могиле. Ни в Сорбонне, ни в Лейпциге он хоть и побывал, но не остался, познакомился со множеством молодых и золотых дворян, но протекции не получил, и жил тем что давал уроки философии и французского языка питерским барышням, не брезгуя впрочем ни медициной, ни цирюльным ремеслом, ни даже и гаданием. Он как-то помог графу Г., с которым весьма сдружился во французской стороне, раздобыть украденные из России необычайно секретные бумаги, и даже был представлен к ордену Св. Анны, но полагающегося к нему дворянского чина так и не исхлопотал, предпочитая коротать время в кабаках в Адмиралтейских частях, в Московской, Литейной и прочая и прочая и прочая.
Учитывая столь обширную географию попоек приятеля, граф Г. оказался в некотором затруднении – трактиров и кабаков в столице насчитывалось столь много, что откуда начать поиски было решительно неизвестно. На небе не было ни луны, ни звезд, одна из которых могла бы оказаться путеводной. К счастью бог пития Бахус не замедлил прийти на помощь графу – уже в пятом кряду трактире близь Невского проспекта до его аристократического уха донеслась отборная брань, которой трактирщик покрывал какого-то оборванца. Графское ухо немедленно пожухло и завяло, ему даже показалось что оно свернулось в трубочку, однако же сердце забилось сильнее. В бродяге, отругивавшемся от трактирщика теми же самыми поносными и простонародными словами, ему почудилось нечто знакомое.
– Ах ты… мерзавец этакий, подлец, негодяй. раздери тебя холера! Сожрал за троих, а платить кто будет? Да я тебя сейчас прямо тут в землю закопаю, а еще лучше на колбасу порублю! Всех тузиков и жучек в округе уже переловили, а гости между тем каждый божий день свежачка требуют, сейчас я тебя того-с!
Дивясь сим нехристианским мыслям, как будто бы и вовсе немыслимым в просвещенной и культурной столице, граф Г. тем не менее преодолел брезгливость и собрав мужество в кулак направился к стойке. Там его взору открылась картина, достойная кисти художника: на стойке, схваченный за горло мозолистой рукой трактирщика, лежал его старый приятель Морозявкин… несомненно это был он! Одеждой он правда скорее напоминал бездомного бродягу, но не потерял присутствия духа и отбрехивался как мог:
– Да где ж это видано, так ломить за пару