Разнокалиберные «модельки», «студентки» и «телеведущие» – эвфемизмы, которыми стало модным называть шлюх, как горничные, уборщицы и официантки, тоже живут в Ла Празе, набиваясь по пять-шесть человек в самый дешевый номер. Оставив одну из товарок дежурить на телефоне, они слоняются по дорогим кафешкам и ресторанам, пьют кофе и сок, улыбаются во все тридцать два зуба, строят глазки мужчинам, кладут им на столы визитки типа: «Моника – менеджер по продажам», «Кармен – мерчендайзер» или «Алина – актриса». Хотя имена приукрашены: зовут их Маша, Клава, Лена, про актрису – заведомое вранье, она продает или выставляет то же самое, что ее подружки. Если кто-то клюнет и позвонит, ответит «дежурная», которая направит «актрису» или «балерину» по вызову, на заработок в пятьсот евро. Если повезет, то «срубит» тысячу. Вот и все, никаких ванн из «Боллинджера» или «Вдовы Клико» программой не предусмотрено.
Но рассказать все это джентльмен не может, особенно после того, как с дамой произошло чудесное превращение только от искренней веры в существующее где-то далеко-далеко счастье.
– Может быть, и купают, но не часто, – осторожно говорю я. – Для этого надо быть… Ну очень щедрым!
Но Хельга не понимает намеков.
– А у вас есть друзья среди русских миллионеров?
Гм… Мне не хочется ее огорчать, и я привычно прибегаю к полуправде.
– Был один…
На самом деле Головлев, хотя и имел не один миллион долларов на счете, не был моим другом. До поры до времени он обо мне вообще не знал. Да и я не считал его даже приятелем – объект и объект…
– А почему «был»?
Любознательности этой девушки нет конца.
– Его завалило лавиной.
И это полуправда. На самом деле я сделал ему парализующий укол, погрузил в «сессну», и мы вывезли предателя на покинутую родину. Ночью, когда полеты в горах категорически запрещены, Мартин взлетел. Точнее, упал в черноту то ли ночи, то ли пропасти. Бр-р-р! До сих пор мурашки бегут по коже…
– Какой ужас! – Хельга чуть ли не заламывает руки.
На самом деле под лавиной ему было бы лучше. Потому что безнаказанно воровать деньги в наше время можно, а вот государственные секреты – пока нет. Но что это мы все время о грустном?
– А вот, кстати, и аэропорт, – говорю я, кивая на иллюминатор.
Теперь, как бы извиняясь за прежнее равнодушие, Хельга прижимается ко мне не только коленом, но и горячим боком, и мягкой грудью четвертого размера – короче, всем, чем можно. Якобы, чтобы оправдать интерес к только что появившейся за бортом полоске суши. Но все мои оголенные нервы не реагируют: если она