а волосы темно-медные, а вообще-то фигурировавшее на достаточно живописной или, выражаясь точнее, красочной картине существо с запрокинутым безукоризненно овальным ликом и растянутой на полхолста шеей напоминало одновременно о Модильяни, Плисецкой и зоопарке, лично Ире больше о последнем, почему она и окрестила свое художественное отображение жирафой. И однако портрет занимал почетное место, поскольку Ишхан был художником довольно известным, можно даже сказать, модным, хотя в сущности художником он не был вообще, он был скульптором и в качестве последнего вполне умел добиваться сходства, а вернее, был вынужден это делать, ибо его клиенты пеклись, в первую очередь, о тождестве дорогостоящей копии с оригиналом, и лишь неоплачиваемое творчество позволяло ему свободно отдаваться вдохновению, малюя – не высекая либо отливая в бронзе, поскольку это обошлось бы, во-первых, не в пример дороже, а во-вторых, требовало куда больше времени – малюя друзей (почему бы не врагов?) в виде полуфантастических галлюцинаторных порождений, или, если прибегнуть к его собственной терминологии, порождений того, что он высокопарно называл духовным зрением. Пользовалось ли его духовное зрение недоброкачественными очками? Или, проницая оболочки в виде кожи, мышц, костей и прочей бутафории, оно видело суть вещей и людей? Подобные вопросы Ира задавала только себе, затевать дискуссии на этот счет с Ишханом она почитала занятием бессмысленным, собственно, она и себе вопросов не задавала, она отлично понимала проблемы художников, весь последний век пытающихся как-то отличиться от предшественников, что у них получалось не лучшим образом – а что делать? Что делать художнику после Леонардо, Боттичелли и Эль Греко? Если какие-то недоделки и нашлись, этим воспользовались импрессионисты и Ван-Гог. А что оставили скульпторам Микеланджело, Роден и?.. И кто? Никто. И не потому ли скульпторов за последние пару тысячелетий образовалось по сравнению с художниками так мало, что древние греки и их римские подражатели уже заполнили нишу до отказа? Словом, бедный Ишхан. Так что критические замечания она держала при себе, она просто повесила жирафу на стену и сдружилась с ней, во всяком случае, нередко беседовала с ней мысленно, а иногда, забывшись, и вслух, тем более что вести душевные разговоры ей было особенно не с кем, круг ее общения, некогда обширный, как арена цирка, суживался с каждым днем, превращаясь в закуток, пятачок, лоскуток, более того, деформировался, включая в себя всяких случайных людей и извергая тех, кто пребывал в нем изначально, по законам дружбы и родства. Начало положил брат… хотя нет, первой отчалила сестра, не очень, правда, далеко, в Москву, находясь посему в пределах досягаемости в отличие от брата, которого Ира не видела уже лет семь. Братишка, младший и нежно сестрами любимый, вроде бы никуда не собирался, да женушка, царевна-лягушка, лягушачьей кожи, правда, после замужества не скинувшая, но по повадкам и запросам точно крови царской, уговорила сыграть – из чистого любопытства,
