– Ну что ж вы? Собирайтесь скорей и рассаживайтесь.
Рассаживаться было не на чем. Орава вытекла обратно и вернулась с табуретками, поленьями и досками. Через несколько минут все расселись. Якименко начал речь.
Я много слыхал советских речей. Такой хамской и по смыслу, и по тону я еще не слыхал. Якименко не сказал «товарищи», не сказал даже «граждане». Речь была почти бессодержательна. Аппарат расхлябан, так работать нельзя. Нужны ударные темпы. Пусть никто не думает, что кому-то и куда-то удастся из УРЧ уйти (это был намек на профессоров и на нас с Юрой). Из УРЧ уйдут либо на волю, либо в гроб…
Я подумал о том, что я, собственно, так и собираюсь сделать – или в гроб, или на волю. Хотя в данный момент дело, кажется, стоит гораздо ближе к гробу.
Речь была кончена. Кто желает высказаться?
Орава молчала. Начал говорить Богоявленский. Он сказал все то, что говорил Якименко, – ни больше и ни меньше. Только тон был менее властен, речь была менее литературна и выражений нелитературных в ней было меньше. Снова молчание.
Якименко обводит презрительно-испытующим взором землисто-зеленые лица оравы, безразлично скользит мимо интеллигенции – меня, Юры и профессоров – и говорит тоном угрозы:
– Ну?
Откашлялся Стародубцев. «Мы, конечно, сознавая наш пролетарский долг, чтобы, так сказать, загладить наши преступления перед нашим пролетарским отечеством, должны, так сказать, ударными темпами. Потому, как некоторая часть сотрудников, действительно, работает в порядке расхлябанности, и опять же нету революционного сознания, что как наше отделение ударное и, значит, партия доверила нам ответственный участок великого социалистического строительства, так мы должны, не щадя своих сил, на пользу мировому пролетариату, ударными темпами в порядке боевого задания».
Бессмысленной чередой мелькают бессмысленные фразы – штампованные фразы любого советского «общественника»: и в Колонном зале Москвы140, и в прокуренной закуте колхозного сельсовета, и среди станков цехового собрания. Что это? За семнадцать лет не научились говорить так, чтобы было если не смысловое, то хотя бы этимологическое подлежащее? Или просто – защитная окраска? Не выступить нельзя – антиобщественник. А выступить?.. Вот так и выступают – четверть часа из пустого в порожнее. И такое порожнее, что и зацепиться не за что. Не то что смысла – и уклона не отыскать.
Стародубцев заткнулся.
– Кончили?
– Кончил.
Якименко снова обводит ораву гипнотизирующим взором.
– Ну?.. Кто еще?.. Что, и сказать нечего?
Откашливается Наседкин.
– У меня, разрешите, есть конкретное предложение. По части, чтобы заключить социалистическое соревнование с УРЧ краснознаменного Водораздельского отделения. Если позволите, я зачитаю…
– Зачитывайте, – брезгливо разрешает Якименко.
Наседкин