Декамерон шпионов. Записки сладострастника. Михаил Любимов

неожиданно для себя очутился с ней под одним одеялом, причем вышло все само собой и вопреки всякой логике: в разгар обхода врачей и при открытой двери. Ведь в наших больницах, Джованни, любые запоры на дверях запрещены то ли из опасения, что тогда не пробиться к охваченному кризисом больному, то ли во имя поддержания высокой нравственности нянечек. Как бы то ни было, но я ощутил сладость, представляя удивленные морды внезапно вошедших эскулапов, она передалась в подбрюшье, и я не спешил, растягивая удовольствие и краем глаза кося на чертову дверь, словно призывая ее отвориться. Не буду подробно описывать эту вакханалию, но, ей-богу, моя рыжая дама не походила на твою мадонну Беритолу, найденную на одном острове с двумя ланями, моя рыжая давно бы их загрызла, ибо темпераментом обладала необузданным до крайности. Наслышан, мой досточтимый мессер, о твоих проделках при неаполитанском дворе (не касаюсь твоей возлюбленной Фьяметты), но не уверен, встречал ли ты подобную даму. Орала она пронзительно, словно десять тысяч голодных ослов, вопила во весь голос – даже оконные стекла запели в тон. Перепонки мои лопались от визга, но это только подогревало градус, хотя удивление вызывало немалое.

      – Что с тобой? – спросил я (очевидно, жарким шёпотом, приличествующим моменту).

      – Я невинна… – промолвила она.

      Я чуть не пёрнул от удивления – так вот почему у нее коса! И это в тридцать! И это при том, что твои флорентийки теряли свой цветок уже в десять! Я был настолько поражен, что остановил Ringestechen – метание копья в кольцо, как говорили в твое время германцы. Пока она приводила себя в порядок, я бродил рассеянным взором по сияющим разноцветными пятнами простыням, с ужасом думая о реакции нянечек. Может, она жаждет, словно в еще феодальной Испании, вывесить из окна окровавленную простыню, чтобы собравшаяся толпа радостно орала: «Virgen la tenemos!» – «Мы считаем ее девственницей!» А далее – под венец! Боже, никогда! Ушла она поспешно, даже не попрощавшись, оставив у меня чувство легкой досады, и с тех пор ни ее, ни братца я не встречал и, признаться, не шибко интересовался их судьбами.

      И вот встреча на Бережковской набережной, порывы ветра, бумажки, летевшие под ноги, пыль в лицо, гудение машин. Я двигался в отель «Президент», последнее время от переработок меня беспокоила одышка, и я использовал любой случай для променада. Думал о путешествии на «ЛЕНИНЕ», отплывавшем завтра, и о встрече с Марфушей, которую почему-то представлял как транссексуалку. И вдруг:

      – Как я рада вас видеть! Я часто вспоминаю вас…

      Боже, Роза собственной персоной, сверкающая рыжиной и белыми зубами, чуть покрытыми желтым камнем. Сколько мы не виделись? Больше года. Не знаю почему, но смутился я неимоверно, даже почувствовал, что порозовел, а тут припомнил ее индейские вопли, окаменел, губы высохли от жары и… стыдно, Джованни, но если бы я носил гульфик, то он не выдержал бы под напором чувств. Я чуть согнулся, образовав угол, столь необходимый в этой неудобной ситуации. Выглядел я, наверное, полным идиотом,