Алексею вдруг померещилось, будто перед его глазами замерцали и сместились какие-то тайные плазменные пластины…И он через время и расстояние, через руины сгоревших городов и селений, через окровавленные поля и чьи-то головы, внезапно узрел Самого…Потерял поначалу дар речи, будто встретился с Богом…Потом, задыхаясь от злости и бешенства устремился к Нему, чтобы с порога, не медля доложить-докричаться об истинном положение дел в Сталинградском котле! О сложившейся катастрофе! О неминуемой гибели советских армий! О требуемой немедленной, экстренной подмоге – войсками, бронетехникой, артиллерией, авиацией, лазаретами. Чтобы спасти тех, кого ещё можно было спасти! Чтобы удержать Сталинград, вонзить в его защитников всемогущие-быстрые, как молнии, команды, пригвоздить к береговой кромке, остановить обезумевших людей. А главное! – ободрить, вселить надежду и веру в победу, поднять воинский Дух и реально прийти на выручку обречённым героям.
Но Хозяин, как и положено Великому вождю, остался бесстрастным. Спокойно сидел в обшитом кавказским дубом кабинете, мягком-уютном кожаном кресле, и, разве, только придержал у морщинистых губ стакан золотисто-чёрного чая в серебряном подстаканнике…И, право, как нашкодившему, зарвавшемуся в своих играх ребёнку, погрозил скрюченным пальцем, будто сказал: «Ах, Алексей-Моисей…савсэм нихарашё дэлаешь…А ещё капитан Красной Армии, политрук! За пистолет хватаишся, как какой-то психопат, бомбист-террорист…Ай-вай…Нэсознательно, глупо…А главное зачэм? Согласись, Алексей-Моисей, ну ни к лицу это камандиру Красной Армии, каммунисту, ордэноносцу тем более…Ни комильфо. Савсэм ни камильфо, как бы сказали французы. Но я ни какой-нибудь там француз-лягушатник…Потому скажу с совэтской, пролетарской прямотой…– Он взял паузу. И, вежливо теребя морщинистыми пальцами пышную виноградную гроздь, отщипнул от неё приглянувшуюся красно-бордовую кисточку.
Смачно надкусил прозрачные глянцевитые ягоды так, что они – сочные, спелые, полные щедрого южного солнца и сока, лопнули, брызнув на белый фарфор подноса. Точно пузырящейся кровью, залили его неровные серо-жёлтые прокуренные зубы, тёмные губы, подмочили седоватые усы, зависнув на их проволочном волосе пунцовыми каплями. Виноградные косточки, хрустнули на крепких зубах, как шейные позвонки жертвы, в пасти тигра.
– Вах! Сматри, какой сочный виноград попался, чистый мёд…Харёший урожай нынче на Кавказе…Э-э жаль, что Гитлер – собака и его полчища…помэшали собрать его нам…Так бы в каждый дом совэтского труженика, в каждую сэмью пришло бы это лакомство…
Слизывая кончиком языка с губ сладкую кровь южных ягод, аккуратно промакивая белой салфеткой, ставший багряным, карниз усов, он взял со стола тёмную, как каштан, прокуренную трубку. Стал вытряхивать, выскабливать