– Хрущев опять едет на сессию ООН, читала? Как я понимаю, он окончательно решил повернуть Америку на социалистический путь, – сказал Арнольд, подняв взгляд от газеты и заметив жену.
У Виктории, однако, не было настроения подтрунивать над Хрущевым.
– Эрвин исчез. Уложил, как выразилась Тамара, весь свой гардероб, галстуки в том числе, в рюкзак, надел шляпу и оставил записку, что отправляется в Ригу начинать новую жизнь.
– В Ригу? – тихо засмеялся Арнольд. Казалось, новость его всего лишь забавляет, теоретически, возможно, это и было забавно, надо же, что опять натворил безумный шурин, но Виктория знала, что на самом деле у мужа доброе сердце, возможно, даже слишком доброе для мужчины. Вот он уже и посерьезнел, сложил газету и сменил очки.
– Тамара в милицию не сообщала?
Виктория села на стул – рядом стоял диван, но ей не нравились мягкие сиденья, они убаюкивали, расслабляли, разрушали рабочее настроение.
– Хотела, но я отсоветовала.
– Почему?
– Эрвин не настолько болен, чтобы с ним могло случиться нечто серьезное.
Сказав это, она сразу поняла, что сама своим словам не верит; вот и Арнольд мгновенно нашел слабое место в ее утверждении.
– Однажды, по-моему, уже случилось.
– Для того, чтобы повторить случившееся, необязательно пускаться в дорогу.
Виктории не нравилось, когда сомневались в ее аргументах, даже, если сомневался муж, поэтому последнее предложение прозвучало – она и сама это услышала – резче, чем стоило бы.
– Я вообще не думаю, что эта записка правдива, – продолжила она миролюбивее, – что ему делать в Риге, у него там нет ни друзей, ни знакомых.
– Может, он поехал к Софии?
Викторию порадовало, что мужу пришла в голову та же мысль, что ей.
– Я тоже на это надеюсь. Уже заказала междугородний, скоро выясним.
Пришла Моника, сказала, что вода кипит, Виктория поднялась и пошла накрывать вместе с дочерью на стол. Все время ужина она была рассеянна, в голову лезли всякие мысли про Эрвина, даже воспоминания детства, как они в Москве, во время гражданской войны, собирали по дворам куски досок, дабы было, чем топить плиту. Словно брат умер! Конечно, некоторые основания так считать она имела, человека делает таковым его разум,