Пришлось вернуться на берег и разместиться прямо за бочкой, на широком дубовом пне для рубки дров, окутавшись легким дымком незатушенного с ночи костра. Чакона шла своим чередом и я, часто вдохновенно и благоговейно закрывая глаза, – ноты не требовались – музыкант помнил чакону наизусть – только в финале произведения обнаружил напротив себя молодую пару, держащуюся за руки, которая внимательно и со знанием дела слушала, и потому у меня было время, чтобы не только закончить партию, но и в свою очередь внимательно рассмотреть неожиданных зрителей.
Она. Слегка за тридцать. Весь облик её при первом же взгляде я охарактеризовал как «хрупкая нежность». Боттичелли и его прозелиты нашли бы в ней модель и музу. Тонкие, уже испорченные то ли возрастом, то ли небрежным отношением к себе черты лица. То же, но еще в большей степени, касалось рук. Они были разбиты работой, так не вязавшейся с хрупкостью, которую лишний раз подчёркивал джинсовый комбинезон, слегка висевший на женщине, как позже выяснилось, намерено – её нынешняя работа требовала свободы движений.
Он – очкарик. Ровесник или чуть старше. Будучи на полголовы выше своей спутницы, он обманчиво казался на фоне нее богатырём. О таких в спортзале говорят «дрыщ». Лицо, причёска ершиком – ничем не примечательные. Только глаза смотрели, будто бы всматриваясь, словно ища в собеседнике какую-то тайну, быть может, неведомую ему самому. Одежда – рубашка в чёрно-серую клетку, местами испачканная, и рабочие джинсы с многочисленными карманами – ему не шла. Он так и виделся мне в чем-то брендово-офисном, а эту «деревенщину», казалось, надел совсем случайно.
Первое, что я заметил, открыв глаза, – их ноги. Оба были босы. То ли в спешке забыли обуться, то ли ходили так всегда. Тогда я не понял причину. Позже оказалось, что обе мои догадки были верны. По своему острову все Камневы в теплый сезон ходили преимущественно босиком и обувались, только выбираясь на большую землю. В то утро я нарушил их алгоритм. Боясь, что бандонеон замолчит так же неожиданно, как и возник, они, не теряя ни секунды, прыгнули в лодку и потому пришли ко мне по-домашнему, как есть.
Выжав на положенную длину финальную ноту, я уставился на них, не зная, что сказать. Слушатели тоже некоторое время молчали, не сводя с меня восхищенных глаз, после чего расцепили руки и дружно захлопали. Я встал и только тут вспомнил, что из одежды на мне исключительно бандонеон, оказавшийся при смене положения тела как раз в нужном месте. Я встал, чтобы поклониться, но в итоге лишь чуть наклонил голову, боясь нарушить сложившееся между телом и бандонеоном равновесие. Слушательница в ответ на кивок шагнула вперед и протянула руку.
– Даниэла. Можно Даня.
Я начал было высвобождать правую ладонь из петли, но инструмент, лишившись поддержки, предательски пополз вниз, и мне