Не слишком уверенный в том, что его избранница знакома с предложенным ей теткой делом, Саша тем не менее был доволен мирным концом переговоров. О том, что, согласившись, Кира Петровна признала его разновидностью мужчины, он догадался позже. Как и о том, что в своем главенстве над его юной женой она не сомневалась.
Ася волею судеб была приговорена оказаться на пару лет моложе Саши, учиться в том же архитектурном институте и обладать рядом достоинств, которых ее будущий муж в себе не обнаруживал, как ни старался. Полагая, что вместе с женой он приобретет в личную собственность, ну, хотя бы в личное пользование на правах долгосрочной аренды привлекавшие его черты характера, Саша боролся за Асю с немалым числом соперников. Причем далеко не всегда это были битвы нахальных юношеских интеллектов. Чаще приходилось, изображая постоянную, как температура здорового живого тела, готовность, откликаться на классический призыв: «Выйдем, разговор есть». И на неопрятной лестничной площадке молча объясняться с себе подобными языком угрожающих жестов. До мордобоя доходило редко, в основном по пьяни, и парни возвращались в компанию действительно с полным ощущением неприятной откровенной беседы.
Ася была очаровательна не в нынешнем смысле терпимого уродства, а в буквальном: чудилось, что она тянет к себе, не касаясь руками, что на тебя тратятся колдовские силы. Не один Саша воображал, будто в полумраке какой-то таинственной старинной комнаты его карта в гадании выпала рядом с ее картой, и неверный пламенный взгляд свечи увидел в этом соседстве нечто… На самом же деле Ася вслушивалась в любой бред юноши и всматривалась в него из любопытства, из причуды изучать жизнь по живым учебникам. А разницу между слушать и вслушиваться, смотреть и всматриваться ощущали все, кроме нее самой.
Еще в Асе сочеталось несочетаемое: какая-то смущающая благовоспитанность с умением лихо послать на три буквы, идеально прямая спина в ресторане с расслабленными, уютными позами за покрытым газетой общежитским столом, модная шляпка на голове в институте с деревенской шалью при выходе в магазин за хлебом. В сущности, она только тем и занималась, что опровергала любые устойчивые представления о себе. Тогда это казалось мудростью не по возрасту, разносторонностью от загадочного раннего опыта. А в действительности было признаком неопытности. Ася одновременно искала и людей, и себя. Эти-то поиски и будоражили воображение однозначно настроенных на секс юнцов. Ася осознавала собственную незаконченность, в которой стиль есть отсутствие стиля, то как комедию, то как трагедию. Периоды самоуверенности и самобичевания накладывались краями, образуя на легком и открытом от природы ее нраве швы растерянности. На каждую хвалебную песнь о себе она отвечала обещанием вскоре разочаровать горластого Орфея, но не всегда выполняла обещания.
Скромность в ней, бесспорно, была, а вот робости и