Вдали показались огни станции. Чувствовалось, что дачному затворнику не дают покоя мысли о судьбе дела, которому он отдал лучшие годы жизни. Он с грустью предрёк:
– Вот помяните ещё мои слова, когда неожиданные вмешательства мощных сил вплоть до ЦК станут не подгонять лунную программу, а наоборот – в самые ключевые моменты тормозить её, фактически пропуская американцев вперёд. Внезапно начнут происходить странные вещи, например, закрываться ключевые разработки фактически на стадии запуска в производство. И боюсь, что прежде всего обречён королёвский лунный носитель H1. Мне особенно горько об этом говорить, ведь я тоже был причастен к созданию этого красивого проекта. Но боюсь, что тут уж ничего не поделаешь. На поверхности всё пока выглядит более-менее благополучным: пресса на все лады трубит об успехах отечественной космонавтики, которая якобы легко обставляет американцев в ходе подготовки экспедиции на Луну. Но в тёмных глубинах уже запущены необратимые процессы. Началась фатальная игра влиятельной группировки в поддавки, когда в ходе «диалога двух систем во имя мирного существования» делается всё, чтобы ключевые ходы делались нами с опозданием. Или неверно. Либо вообще не делались. В обмен на экономические и политические подачки они принесут в жертву будущее страны.
Павел мрачно слушал, но вопросов больше не задавал. Ненашев истолковал это однозначно и с грустью вздохнул:
– Вот и у вас, похоже сложилось обо мне превратное мнение. Меня ведь выставляют этакой белой вороной, сумасшедшим.
Беркут прямо глядя ему в глаза признался:
– Не стану врать, что поверил всему, что вы мне сказали. Пока это кажется мне очень странным. Ведь вас тоже могли намеренно ввести в заблуждение те, кому выгодно окончательно скомпрометировать ваше доброе имя, уничтожить вашу репутацию.
Лицо академика потемнело, в углах губ залегли складки печали, щёки безвольно провисли; в больших, голубых глазах неисправимого романтика появилась выражение затравленности и боли.
– Поверьте, это невозможно, – заговорил он глухим голосом. – Они итак уже сделали со мной самое страшное – лишили себя. Человеку крайне важно знать, что он представляет собой в общественном и профессиональном смыслах. Вот вы знаете, что вы космонавт и Герой. И я был определённой величиной в науке. А сейчас я – никто… Они лишили меня лица, голоса, чести, а по сути убили. В социальном смысле, конечно. То есть, биологическая жизнь моего тела ещё продолжается, но духовно и социально я мёртв. Поэтому могу так смело говорить, ведь мне уже нечего бояться. А с вами я откровенен, потому что знаю, что слово «честь офицера» для вас – не пустой звук.
Оказывается, до изгнанника дошла недавняя история, когда Беркут отказался ставить свою подпись от лица всех космонавтов под открытым письмом видных деятелей