В такие июльские дни наша семья всегда выезжала на море. Всего лишь Сочи, не очень комфортабельная гостиница, – но это был единственный шанс для моего отца-режиссера и мамы-актрисы забыть о своих съемках. Наше семейное «место встречи изменить нельзя» – это кинофестиваль. Две беззаботные недели, и волосы пахнут морем, губы всегда немножко соленые, а свежий шоколадный загар пощипывает плечи. Теперь мне кажется, что я не ценила своего счастья, ворчала, бурчала. На кинофестивале все так активно дегустировали местные вина, что на пляже уединиться было невозможно, рядом всегда нарисовывалась какая-нибудь звезда, которую тянуло к коммуникации с чадом известных родителей. А я уставала от актерской братии еще в Москве и хотела просто греться на солнышке. И, кстати, по-моему, даже в самом сопливом младенчестве не чувствовала себя маленькой. Первое воспоминание детства – ослепительно красивая мама, гримерка, я реву, потому что мне хочется поиграть с костюмами, а мамуля негодующе поднимает брови: «Марина, что за поведение, ты уже большая девочка!»
Я быстро привыкла к тому, что по жизни являюсь априори взрослой. И привыкла к нашим поездкам в Сочи. Но в этом году родители дружно решили: никаких фестивалей, ребенок готовится к вступительным экзаменам, надо сосредоточиться перед предстоящими испытаниями. «Не хватало еще, чтобы ты с треском провалилась!» – истерила вечно вызывающе красивая мамуля. Журналисты окрестили ее «российской Шэрон Стоун», но мне кажется, что мама намного красивее голливудской кинодивы. «Мариночка, к детям известных родителей всегда особо пристальное внимание. Пожалуйста, постарайся нас не подвести», – тихо говорил папа, ероша светлые, торчащие в разные стороны кудряшки. Мой папка похож на внебрачного сына Пьера Ришара, и в обычной жизни он – тихий, спокойный человек. Но, видя его на съемочной площадке, я понимаю, что под вежливой папочкиной личиной скрывается настоящий монстр, который орет, судорожно размахивает руками и выдает такие трехэтажные нецензурные конструкции, что уши сворачиваются в трубочку.
Итак, на «Кинотавр» мы в этом году не поехали. Мамуля укатила в Минск, где на базе «Беларусьфильма» клепается очередное российское телевизионное мыло. Папка снимает для РТР серьезное историческое кино и неделями зависает в Сергиевом Посаде. А я загораю на крыше, учу письмо Татьяны к Онегину и отрывок из Льва Толстого для творческого конкурса. Вечером ко мне приходят педагоги по бальным танцам и сценическому мастерству. Не знаю, правда, зачем мне репетиторы. Все-таки, как говорится, гены пальцем не выколупаешь, я, похоже, прирожденная актриса. Первый раз снималась еще в пеленках, потом был «Ералаш», а в последние годы я вообще чаще оказывалась на съемочных площадках, чем в школе (поэтому в аттестате у меня ужасные оценки, только за русский язык и литературу не стыдно). Впрочем, репетиторы так репетиторы. Я стараюсь не расстраивать родителей, они и без моей помощи часто оказываются в трясине мрачной депрессии, и тогда дома пахнет вином и сигаретами, мама плачет, отец молча слоняется по комнатам. Творческие люди – они реально такие ранимые…
– Я к вам пишу! Чего же боле? Что я могу еще сказать? – шепчут мои губы, и я невольно забываю о родителях, лете, предстоящих экзаменах.
Пушкин – гений, гений! Сколько лет назад писались эти строки! Простые незамысловатые слова. Только сама душа кровоточит ими.
Ничего больше нет…
Лишь девушка, охваченная пламенем первого чувства.
Лихорадочно стучит сердце, сбивается дыхание, я признаюсь в любви, мечусь от страха к счастью, умираю, воскресаю.
– Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать. Но вы, к моей несчастной доле…
Солнце, клетчатый плед, запах битума.
Какую-то секунду я недоуменно оглядываюсь по сторонам, а потом понимаю: телефон. Звонит-разрывается.
– Марина, ты где? Мне надо срочно с тобой поговорить!
Марина? Собственное имя и мамин голос окончательно отрезвляют меня, выводят из образа пушкинской Татьяны.
– Мамуль, я как всегда. Сижу на крыше, к экзаменам готовлюсь. Два дня ведь осталось. А в чем дело? Что-то случилось?
– Случилось! – всхлипнула мама. – Марш домой!
Я быстро закидываю книжки в пакет, складываю плед и лечу к окошку, через которое выбираюсь на крышу.
Чердачный полумрак. Никаких подозрительных звуков, только лифт гудит где-то внизу.
Ловко