В сухой зрачок медлительно и криво
Скользит луна багровым топором.
В исходе ночь. Размеренней и глубже,
Как беглый зверь, туманами дышу, —
Ты на заре к степному шалашу
Придешь назвать меня покорно мужем.
Еще один нетронутый удел
Перепашу для горестного сева, —
И хлынет вспять, без радости и гнева,
Слепая кровь, тяжелая от дел.
* * *
Борису Бродскому
Я вырезал его из дуба,
В широкий нос продел кольцо, —
И медленно, сырой и грубый,
Он повернул ко мне лицо.
Зеленой медью и железом,
При дымном свете фитиля,
Я приковал его над срезом
Передней части корабля.
Когда же по холодным тросам
Скользнула влажная заря, —
Я приказал моим матросам
Поднять в молчаньи якоря.
И за кормой, где след широкий
Белел над шаткой глубиной,
Все измерения и сроки
Распались выгнутой волной.
В немых столетьях неизменный,
Безмолвно идол с высоты
Глядел, как брызгами и пеной
Века дробились о борты.
Но в пору бурь, когда великий
Сбор смерть трубила в черный рог, —
Гремел цепями огнеликий,
Преображенной бурей, бог.
* * *
Ты рада горькому куску
Неповторимого обмана,
Но эту жесткую тоску
Я перекладывать не стану.
Не эти плечи понесут
Тяжелый груз звериной доли, —
Но хрупкий девичий сосуд
Уже мутнеет поневоле.
И разве можно пережить
Все эти отсветы и тени,
Когда от правды и от лжи
Мои сгибаются колени?
Когда дорожная клюка
Сама собой шаги торопит
И неглубокая река,
Как океан, следы затопит.
* * *
Песок и соль. В густых озерах
Дрожит ослепшая луна;
Каленые стальные шпоры —
В живое мясо скакуна.
Сухая пыль сверлит и режет
Перержавелые зрачки,
И сушит скулы острый скрежет,
Стегающий солончаки.
Но сердца стук и звон копыта,
И рядом скачущая тень —
Обломки взорванного быта,
Мифический вчерашний день.
Степной песок засеян смертью, —
Вдыхая запахи беды,
Веселый волк, горячей шерстью
Мету кровавые следы.
На конской гриве запотелой
Не дрогнет цепкая ладонь —
Пусть топчет гибнущее тело —
Тебя – рыжеголовый конь.
Крови закон
Пускай топор на черной плахе
Срубил мне голову долой,
Ты подними ее из праха
И скрой тихонько под полой.
Но если смерть не разделила
Единый узел наших дней,
Но если любишь, как любила, —
Не плачь в отчаяньи над ней.
Нет, обнажи