– Задним умом медведь умен, – пробормотал отец Алексий вместо «доброе утро».
– Да толку в нем, – вздохнув, продолжил Зверь, – вы наверняка придумаете что-нибудь еще. Целый день впереди. Попробуйте порвать простыни на веревку. Если переставить вон то кресло сюда, к дверям, веревку можно будет зацепить за его ножки и протянуть у самого пола.
– Чтобы натянуть, когда вы войдете?
– Ну да.
– Ничего не выйдет. Я думал об этом. Но от моего кресла до того места, где вы споткнетесь, слишком далеко. А вчерашняя моя попытка нападения убедительно доказывает бесполезность прямой атаки даже с расстояния куда более близкого. Кстати, удар ведь прошел. Как же получилось, что на вас ни царапины?
Зверь покачал головой:
– Все разговоры после ужина. Вам принести что-нибудь почитать?
– Не хочу показаться банальным, но, может быть, здесь найдется Библия? Или вы таких книг не держите из принципа?
– Отец Алексий, – укоризненно протянул Зверь, – за кого вы меня принимаете? Не могу сказать, что Священное Писание – моя настольная книга, но уж для вас-то найдется экземпляр. Правда, без обложки. Очень она твердая и тяжелая. Это ничего?
– Без обложки – это не страшно, – в тон убийце ответил священник, – главное, чтобы без порнографических картинок между страницами.
– Хм, – Зверь, уже стоящий в дверях, задумался, – удивительно, почему Библия с порнографией пришла в голову вам, а не мне? Ладно, принесу. Без обложки и без картинок.
…Ветхий завет выучен уже, казалось бы, наизусть. Сколько же можно читать его и перечитывать, пытаясь открыть для себя что-то новое? До бесконечности, наверное. Особенно сейчас, когда горячим нетерпением налито тело. Когда хочется бить и убивать… как это страшно все-таки. Непривычно, но кажется почему-то таким естественным.
Очень важно понять, как случилось, что удар, который должен был если не убить, то хотя бы надолго оглушить, не нанес ни малейшего вреда.
И не менее важно найти оправдание этой своей готовности лишить жизни другого человека.
«Око за око».
Были времена, когда священники сражались как солдаты. Погибали и убивали. Значит ли это, что сейчас, здесь, спасая свою жизнь, он, отец Алексий, может убить, чтобы выжить?
В общем, да. Допустимо убийство ради спасения близких или себя самого. Но невозможно служить после пролития крови. Литургия – важнейшая из служб – становится недоступна.
И, по правде сказать, убивать конкретного человека, этого самого Зверя, спокойного, обаятельного, дружелюбного, не хотелось совсем. Это нежелание исчезнет, как только вновь дойдет до дела. В бою очень легко забыть, кто перед тобой, друг или враг. В бою есть противник, и ты должен победить – или победят тебя. Должен убить, или тебя убьют.
Что же смущает?
За что так упорно цепляется разум, что за мысль не дает покоя?
Неприметная внешность.
Не столь уж и неприметная,