Всегда что-то заставляло Аню после всех дел ненадолго остаться с Верой Ивановной, словно ее долгом было уделить женщине некоторое внимание помимо покупки продуктов и редкой уборки дома. Аня присядет на шатающийся стул у окна в спальне, а Вера Ивановна на свою кровать, с которой почти не слазит. С минут пять они молча сидят: Вера Ивановна смотрит в мутное окно, силясь что-то припомнить, а Аня только блуждает взглядом по полу, по стене, посмотрит в угол, поднимает голову приоткрыв рот. Воскресенская только выжидала – минут десять посидеть и можно уходит с чистой совестью, но всякий раз молчание становилось тяжелым, изнывающий. Тогда Аня старалась думать об отвлеченных вещах: к примеру о Норде.
– Вы вместе дружили? – в бесчисленный раз спрашивает Вера Ивановна.
– Да, – тяжело выдыхала Аня, – мы дружили.
– Он всегда был баловнем, мой мальчик. В последнее время, так совсем. Вот здесь кресло стояло, так он его отнес и продал кому-то, а после весь день пьяный ходил. Бывало, вижу, схватит на кухне нож и побежит за Василием. И чем он ему не угодил? – не знаю. Совсем голову терял, если напьется. Потом то Васька понял, от греха то подальше стал быстро по нашей дороге проезжать. Летом во какую пыль поднимал. Бедный мой мальчик, – грустная, натянутая улыбка задрожала. – Я всегда знала, что он не хорошо кончит.
– Пойду я, – сказала Аня, встав со стула. – Можете не закрывать. Никто не зайдет.
Глава III
1
Со стороны этажка смотрелась зданием в четыре этажа, хотя высокие потолки возвышали ее как во все шесть. Полных этажей в ней только три; четвертый же только с улицы казался полноценным за счет того, что обнесен стенами, которые то стояли, а вот потолок поставить не успели. Самое высокое и недостроенное здание города символично возвышалось над ним, словно череп гиганта с короной на голове. И смотрят непрестанно на город уродливые, беспорядочно разбросанные, редкие черные прямоугольные впадины вместо глазниц.
Когда Аня всматривалась в этот каркас, ей всегда виделось перекошенное серое мертвое лицо с маленьким черным ртом и большими глазами. От этого только холодело в спине. Не хотелось видеть этого лица, но оно вырисовывалось само собой, а потому Аня старалась не смотреть на этажку, особенно, когда собиралась идти внутрь. Если с внешней стороны здание смотрится пугающе, отталкивающе, то внутри еще хуже; и идти туда с мыслью, что входишь в мертвую голову через ее безобразной рот; что будто бы череп проглатывает тебя, обволакивая холодной непроглядной тьмой, было совсем жутко.
Лена упрочилась в мысли, что Ане почему-то очень нравится ходить в это неприятное место. «Не поймешь эту Аньку», – теряясь в возможных доводах, заключала Лена. Впрочем, Аня сама,