Старик взошел на крыльцо и открыл дверь.
Мимо него, весело цвирикнув, пролетела из избы Черноголовка, скрылась за деревьями. Старик поспешно вошел в дом.
Там он увидел пустое гнездо и всех четверых птенчиков – на полу. У каждого из них торчал из клюва кончик недоеденной гусеницы.
Старик схватился за сердце.
В дверь постучали.
– Войдите, – сказал он тихо.
С коробкой в руках вошла незнакомка.
Старик молча показал ей на птенцов. Она подошла, собрала их всех – маленьких, мертвых, с выпяченными голыми животиками – к себе на ладонь. Подержала и задумчиво положила в гнездо.
– Все понятно, – сказала она, помолчав. – Черноголовка перекормила птенцов. Они были так сыты, что и не шевелились. А какой же это птенчик, если он не тянется навстречу матери, не пищит, не просит есть? Птичка и приняла их за мертвых.
Старик растерянно слушал.
– С этими чудаками строго надо. По расписанию. – Незнакомка сдвинула черные брови. Но вдруг не выдержала, вся осветилась доброй улыбкой. – Как с грудными.
«Она знает, – думал художник. – Она вошла в их жизнь, понимает их. Это не то, что… писать их красками».
Он чувствовал себя побежденным и даже в чем-то виноватым перед ней. А она продолжала:
– Я с ними много возилась, умею с ними. А знаете – почему? – спросила с какой-то детской резвостью, вскинув голову и устремив на художника сияющий взгляд. – Потому что вы научили меня любить их. С детства знаю ваши картины. Такой у вас всегда лес замечательный: таинственный, одухотворенный. И птицы, и звери, и чертенятки разные. Я еще маленькой оторваться не могла. А потом мечтаю: «Вырасту большая, буду в лесу жить, буду всем им, смешным, мать». Вот и пошла на биофак. – И неожиданно робко попросила: – Покажите мне, что вы там на озере писали?
Ожил вдруг старик. Засуетился.
– Я сейчас… Я с большим удовольствием вам.
И они подружились.
Так вместо картины «Без человека» написал старый прославленный мастер-пейзажист свой первый замечательный портрет.
Ночной зверь
Ночную тайну разрушит слово.
Мы возвращались с охоты. Солнце уже зашло, в лесу быстро темнело, но на открытом месте еще можно было стрелять. И когда мы вышли в поле, я спустил Заливая со сворки.
Чем черт не шутит! Зайцы все сейчас в поле, – может быть, успеем взять еще одного по дороге.
И действительно: не успели мы с Василием Алексеевичем пройти и ста шагов, как чутьистая гончая натекла на след, дала голос и погнала.
Мы разошлись занимать места. Василий Алексеевич отошел вправо – к опушке леса, а я взобрался на жальник – небольшой, кругом ровный холмик слева при дороге. Тут был верный лаз: откуда бы заяц ни пошел, ему не миновать этого узкого места между двумя мысками.
Поместившись у небольшого кустика, я снял ружье с плеча и осмотрелся.
Небо было чисто, полная луна «щитом краснеющим героя»