Но и с приходом так называемой эпохи «Возрождения» мрачное средневековое «правосудие» никуда не исчезло:
«Как написано в биографии герцога Юлиуса де Селя, в 1608 году на церемонии, называемой “Закон Фем”, “обязаны были собираться все местные жители, чей возраст превышал двенадцать лет. Они рассаживались прямо на земле, посредине ставили столы, за которые садились местный феодал и его советники. Судьи докладывали о преступлениях и оскорблениях; они расхаживали среди собравшихся жителей с белой указкой и ударяли обвиняемых по ногам. Кто… чувствовал себя виновным в серьезном преступлении, имел право встать и покинуть родные места в течение суток; но если он получал удар указкой в третий раз, то неизбежно появлялся палач, пастор исповедовал виновного, а затем его ждало ближайшее дерево”… а его тело бросали хищным животным и птицам» [5, с. 246].
Теперь становится понятным, откуда в Западной Европе в те времена развелось столько бродяг! Ведь лишь сумасшедший, уже получив два удара указкой, станет дожидаться третьего!
Однако ж срывали их в бега с насиженных мест лишь затем, чтобы убить этих людей более безнаказанно:
«…в Средние века на европейских дорогах стояли патрули, и “попавшихся бродяг”, то есть тех, кто не мог доказать, что он местный арендатор, тут же вешали» [87, с. 397].
Но здесь не следует чрезмерно удивляться. Ведь по части безнаказанного убиения людей Запад имеет несомненный опыт, прекрасную вышколенность катов и необычайную надежность в исполнении приговоров.
У нас же в кои-то веки не то чтобы за кражу носового платка, но за государственную измену с угрозой покушения на жизнь членов правящей династии решили все же предать смертной казни пятерых масонов-декабристов, причем:
«Сообразуясь с монаршим милосердием, в сем деле явленным смягчением казней, Верховный уголовный суд… приговорил: “Вместо мучительной смертной казни четвертованием… преступников за их тяжкие злодеяния повесить”» [66, с. 125].
То есть сама кара была уже изначально максимально по возможности смягчена. И вот:
«Во время казни на виселице оборвались две веревки. Один из декабристов бросил в сердцах: несчастная Россия – вешать и то не умеют!» [19, с. 128].
«Веревки оборвались, что ли? – хрипло спросил Чернышев.
– Никак нет… они, должно, отсырели… и телеса соскользнули…» [66, с. 139].
Так что дело не в неряшливости или разгильдяйстве штатных катов этой самой «несчастной России», и даже не в попытке темных сил оставить в живых своих подручных. Тут скорей наоборот: оставшиеся в тени фактические организаторы сорвавшегося переворота желали понадежней отделаться от неудачливых исполнителей с треском провалившегося мероприятия по смене самодержавной власти на революционный богоборческий режим, который четырьмя десятилетиями ранее им удалось установить в несчастной Франции.