– Все в порядке, приятель, – говорит Лайл. – Просто пришло время Илаю и мне немного потолковать.
Он протискивается мимо Августа и хватает меня за воротник поло из социального магазина, а затем выталкивает за входную дверь. Он тащит меня вниз по ступеням крыльца, и дальше по дорожке, через калитку, все еще держа за воротник, и его крупные кулаки уличного бойца больно давят мне на шею сзади.
– Иди-иди, умник, – приговаривает он. – Шевели копытами.
Он ведет меня через улицу под светом луны, сияющей над нами, как уличный фонарь, в парк напротив нашего дома. Все, что я чувствую, – запах лосьона после бритья от Лайла. Все, что я слышу, – звук наших шагов и стрекот цикад, потирающих свои лапки, будто они тоже взволнованы от напряжения, висящего в воздухе; потирающих лапки, как Лайл потирает руки перед полуфиналом «Илз».
– Что за хренотень на тебя нашла, Илай? – спрашивает он, подталкивая меня через овал нескошеной травы на крикетной площадке. Я продолжаю брыкаться, и высокая травка «паспалум», похожая на черный мех, набивается мне в штанины. Он ведет меня к центру поля для крикета и там отпускает. Он расхаживает взад-вперед, поправляя пряжку на поясе, вдыхая, выдыхая. На нем кремовые брюки и голубая хлопковая футболка с белым кораблем, идущим под всеми парусами.
Только не плакать, Илай. Не плачь. Не плачь. Черт! Ты тряпка, Илай.
– Почему ты плачешь? – интересуется Лайл.
– Не знаю, я на самом деле не хотел. Мой мозг не слушается меня.
Я плачу еще сильнее, осознав это. Лайл дает мне минуту. Я вытираю глаза.
– Ты в порядке? – спрашивает Лайл.
– Жопа жжет немножко.
– Извини за это.
Я пожимаю плечами:
– Я это заслужил.
Лайл дает мне еще немного времени.
– Ты когда-нибудь задумывался, почему ты так легко плачешь, Илай?
– Потому что я тряпка.
– Ты не тряпка. Никогда не стыдись слез. Ты плачешь, потому что тебе не насрать на все. Никогда не стыдись неравнодушия. Так много людей в этом мире слишком боятся плакать, потому что они слишком боятся быть неравнодушными.
Лайл отворачивается и смотрит на звезды. Он садится на крикетную площадку для лучшего обзора, смотрит вверх и постигает Вселенную, все эти мерцающие космические кристаллы.
– Ты прав насчет своей мамы, – говорит он. – Она слишком хороша для меня. И всегда так было. Насколько я понимаю, она слишком хороша для кого угодно. Она слишком хороша для этого дома. Она слишком хороша для этого города. И – слишком хороша для меня.
Лайл указывает на звезды.
– Она будто откуда-то с Ориона.
Я пристраиваю свою ноющую задницу рядом с ним.
– Ты хочешь выбраться отсюда? – спрашивает он.
Я киваю и смотрю на Орион, скопление чистого света.
– Так я тоже, приятель, – говорит Лайл. – Для чего, ты думаешь, я