Водителю Палпалычу пятьдесят. Пассажиру Толику – сорок.
Толик и в семьдесят будет Толиком, а поглядеть на Палпалыча, так он Палпалычем чуть ли не с детства был… И люди это очень хорошо чувствуют. Поэтому никогда никому не приходит в голову назвать Палпалыча – Пашей, а у Толика – спросить его имя-отчество.
Толик курил, стряхивал пепел в бумажный кулечек и грустно шевелил пальцами босых ног.
– И куришь, и куришь, и куришь! – беззлобно, но строго вещал Палпалыч. – Ты же, Толик, жутко куришь. Ты бы выпивал лучше… Налил, шлепнул, и эффект налицо. Главное, чтобы в привычку не вошло. А так, для аппетита, да ради бога! Кто тебе чего скажет?!
Толик стыдливо сунул кулечек с пеплом и сигаретой вниз, между колен.
– Я уважаю, когда мужик самостоятельный, – сказал Палпалыч, в первую очередь имея в виду себя. – Когда чего захочет, то и сможет… Это я понимаю. А так это все фуфло…
Толик тоскливо посмотрел вбок на мокрый русский пейзаж, убегающий назад за фургон, и затушил сигарету в кулечке.
– Две с половиной тыщи – не деньги. И вахтер – не работа. Будь ты хоть в Академии наук вахтером – все равно вахтер.
– Так ведь и работа: сутки через трое, – слабо возразил Толик.
– А трое суток груши околачиваешь?
– Зачем груши? Одному другу шашлык помогаю готовить…
– Ну ты даешь! Ты что ж, и болтать по-ихнему можешь?
– Могу.
– И все-все понимаешь?!
– Так я ж там родился… И вырос, – сказал Толик.
Потом Толик стоял сзади машины у распахнутых фургонных дверей, а Палпалыч сверху подавал ему мешки и хохотал:
– Пять тысяч верст – и два мешка!.. Ну Толик! Ну торговец! Рокфеллер хренов! Олигарх, мать твою!..
– Ничего, – покорно сказал Толик и поставил второй мешок на землю.
Палпалыч развеселился еще пуще:
– Вона торговцы! Вона они где, купцы-то настоящие!.. – И Палпалыч ткнул пальцем в темноту фургона: – Двести восемьдесят два ящичка по тридцать два килограммчика… «Джонатан-стандарт»!
Он отодрал планку от крайнего верхнего ящика, вынул оттуда ярко-красное яблоко и протянул его Толику.
– Вот это дело! Лопай, лопай… Девять тонн – девять тыщ килограмм. Считай по полста рублей за кило. Сколько это будет? Вот то-то и оно! И всем хорошо. И все при деле, все при бабках! И я в полном порядке…
Палпалыч выпрыгнул из фургона и стал закрывать его двери. И сказал Толику:
– Здесь тебя за полтора стольника любой подхватит. До города пятнадцать километров. А у меня еще два поста ГАИ впереди.
– Спасибо, – сказал Толик.
– Насчет гостиницы при рынке позвони. Спроси Нину – дежурную со второго этажа. Скажи, что от Палпалыча, она тебе местечко сделает…
– Спасибо, – еще раз сказал Толик и протянул Палпалычу деньги.
– Миллионер! – восхитился Палпалыч. – Ротшильд!..
И не взял денег. А влез в свою кабину и, уже закрывая дверь, крикнул:
– У тебя товар-то хоть ходовой?
– Такого товара, Палпалыч, в вашем городе еще и не видели, – со скромной гордостью ответил Толик.
– Ну Толик, ты даешь!!!
Базар – это городские ворота в плодородие земли и воздуха.
По прилавкам выстроились аккуратные яблочные пирамиды. Яблоки разных сортов, на самый тонкий вкус. За каждой пирамидой объявляется хозяин.
А дальше кучки гранатов, россыпь орехов, кадочки солений, помидоры, картошка…
За прилавками продавцы – один картиннее другого. Огромные кепки – упрямая грузинская мода, азиатские тюбетейки, кто-то в широком нагольном тулупе, необъятная украинская жинка, неестественно интеллигентные эстонцы – и многие разные другие… И это все при стремительно возникших, неведомых раньше границах, таможнях, визах!
И, наконец, Толик…
В самом невыгодном месте, почти у выхода, когда усталые от базарного великолепия, обвешанные тяжелыми сумками покупатели уходят уже ни на что не глядя, едва видный из-за плеча огромной украинки стоит Толик и торгует чем-то уж совсем непонятным.
– Зи-ра! – негромко покрикивает он. – Покупайте зи-ру!..
Но голос его едва слышен в сытом урчании рынка.
Сейчас мы сможем подробнее рассмотреть Толика. Внешность знакомая, примелькавшаяся. Но что-то неуловимое подскажет нам, что он оттуда – из южных и восточных краев.
Встречая на улицах большого российского города даже совсем русского человека в тюбетейке и провинциальном костюме, мы быстро и поверхностно относим его к людям, о которых нам все известно. Мы наделяем его легендарно дурными или легендарно приятными чертами характера – что, в сущности, одно и то же. Редко кто поразит нас, редко про кого можно сказать: «Да, в нем, казалось бы, нет ничего