машинка, то кроме машинки ничего не соберешь. Каждый день ― как представление перед гостями. К концу второго класса Никита был уверен, что он понял жизнь до конца, и что она ему не нравится. Ах, да, еще одна закономерность ― стоит ему задуматься, как оказывается, что он должен что-то сделать или кого-то слушать. И, по правде, это раздражало больше всего. Никита чувствовал, что все окружающие ― учителя, родители, одноклассники ― только и следят, когда он уйдет в свои мысли, чтобы отвлекать его своими глупыми просьбами и требованиями. Наверное, он просто не нравился миру, так же как и мир ― ему, и он не не испытывал никакого чувства вины, когда на простую просьбу помыть посуду или раздражающую фразу «Ты что, до сих пор не…» отвечал неприкрытой грубостью. Получайте то, что заслужили. В этой стратегии было много плюсов ― во-первых, его реже трогали, а во-вторых она крайне раздражала отца. В дни, когда он был трезвым, его, видимо, жгло чувство вины перед сыном за недоотданное внимание. Проявлялось это в восторженных предложениях поехать на рыбалку или покататься на велосипеде. Никита не любил ни рыбалку, ни велосипед. ни отца, и сухо отказывался. Такая неблагодарность раз за разом вызывала обиду ― эта закономерность Никите нравилась. После этого всегда предпринималась попытка воспитания трудом ― ставились задачи подклеить обои или прибить не нужную никому полочку. Ответ вроде «тебе надо ― ты и прибей» выглядел не только дерзко, но и необоснованно, и начиналась буря. Такие отцовские дни заканчивались звонкой пощечиной по бледной никитиной щеке и истерикой матери, которая одновременно протестовала и против такого обращения с ребенком и против подобного тона разговора с отцом. Никита находил странное удовлетворение в таких скандалах.
