Foxy. Год лисицы. Анна Михальская

деревья. Странно. Казалось, женщина его не интересует, но он всегда держался рядом. И не просто рядом – он за ней следовал. По-моему, бессознательно. Вряд ли и она это понимала – брела всегда будто сама по себе, независимо, направления не меняла. Никак на своего мужчину не ориентировалась. Связующая сила между ними была, это точно. Сила, направленная всегда в одну сторону – от него к ней. Странно.

      И вот сейчас – ее новый запах. Я впитываю его и будто снова стою на поляне моей молодости, прячась от женщины то за кустом малины, то за куртиной иван-чая. Это ее запах перенес меня далеко-далеко… запах прежний – но совсем молодой, летний. В нем сохранилась основа – пахнет пчелой, несущей тяжесть цветочной пыльцы к дому, а еще – молоком на черных губах новорожденных лисят, когда они отфыркиваются, переполненные жизнью, теплом и негой. Пахнет колосьями цветущей травы на поле…

      Но резко, терпко, сильно пахнет совсем иным, и порой это заглушает все.

      Пахнет любовью.

      Неудовлетворенной, возбужденной, набухшей плотью.

      Этот запах обжигает мне ноздри, и я чихаю.

      Поднявшийся ветер принес тучи, и снег обрушивается с неба внезапно, словно сова стряхнула сугроб с еловой ветви. В темноте я иду, петляя, к своей норе – остывшей, одинокой, забытой. К своему единственному пристанищу. Вход занесен, но вот я уже внутри. Свернувшись, укрываю нос хвостом и дрожу, пытаясь согреться.

      Скоро, скоро время и для моей любви. Об этом напомнил мне запах – и как жестоко…

      Я знаю: для меня оно будет последним. Это в последний раз. А я одна.

      Куда мне деваться – одной? Что делать?

      Лежа глубоко в норе, я чувствую, как тучи опускаются к самым верхушкам елей, чуть шумит в ветвях ветер, и благодетельный снег усыпляет меня, незаметно даруя покой. Сон.

      Я пробираюсь в этот сон по узким извилистым тропам, ветром проношусь в него под лапами елей, а снег лежит чист и ровен, будто это пролетел над ним пестрый ястреб.

      Наконец я во сне, и – вот оно! – легкое движение, чуть слышный шорох у входа в нору.

      Как я ждала! И вернулся! Все же вернулся!

      Или это время моей последней любви шелохнулось? Прошумело вблизи, на самом пороге? Шепчет мне: выходи, настала пора – но скоро, скоро минует…

      Нет, это не сон. Вовсе не сон… Так что же?

      3. Один из десяти (февраль)

      Из сиреневой тучи на зелень равнин

      Целый день осыпается белый жасмин.

      Наливаю подобную лилии чашу

      Чистым розовым пламенем – лучшим из вин.[9]

Омар Хайям

      Я только успела согреться, и вот этот сон… Он вернулся… Сон, только сон… Такая сладкая истома, такая горькая тоска… Прикрыв веки, почти зажмурившись, я плотнее сжала клубок своего тела – теплого, красивого, никому не нужного…

      Мне чудилось, что в просвете лаза мелькнула тень, а вот теперь он вовсе закрылся, и вдруг в нем опять забрезжил последний отсвет угасшего дня, будто кто-то заглянул в нору – заглянул и отпрянул.

      И