Кадиш не знал, при каких обстоятельствах его мать поселилась у Талмуда Гарри, он никогда не осуждал ее за прискорбный образ жизни, выпавший на ее долю. А что Фаворита решила быть похороненной под фамилией Познань, так она, так считал Кадиш, задолго до того, как дети Общины Благоволения спохватились и решили, что им стыдно за своих родителей, поняла: семью надо защитить от связанного с ее именем позора.
Но фамилию Кадиша Фаворита взяла не из желания спастись от бесчестья. Поднявшись на судно, отправлявшееся в Буэнос-Айрес, она знала: слухи о ее промысле до дома не доберутся никогда. А если вдруг семье и станет известно о нем, никто особенно не удивится. Пока судно было пришвартовано в одесском порту, Фаворита пряталась в трюме вплоть до последнего свистка. Делала вид, что ничего не слышит. Это был единственный обман, который она себе позволила, единственный, который ей требовался, чтобы отправиться навстречу новой жизни. Потом она поднялась на палубу, решила сойти на берег и вернуться к семье, но Россия уже удалялась. Она еще успела разглядеть портовых ребятишек – они ныряли с пирса, тела их блестели, как у тюленей.
Путь назад был отрезан – теперь надо думать о том, что ее ждет по ту сторону океана. Фаворита прошла на нос корабля, поближе к мужу, который стоял у поручней в окружении остальных своих девятнадцати жен.
Это был щеголеватый краснобай и альфонс, он ездил из города в город с сумкой, набитой брачными контрактами и деньгами, раздавал обещания и таскал за собой новоиспеченных невест. В эту минуту он был занят тем, что рвал эти брачные контракты, ктубы, и бросал обрывки, словно конфетти, в набегавшие волны. Так закончился брак Фавориты: без близости с мужем и уж никак не освященный Господом. Что касается статуса в Аргентине, ей уже приготовили другие документы.
С помощью неких искусников, приглушенного света, бесконечной череды клиентов-обормотов первые свои месяцы за океаном Фаворита провела у Талмуда Гарри, марая простыни, – невинная голубица для всякого, кто готов раскошелиться. И хотя глаза ее не глядели бы на этих мужчин, глаз она не закрывала. Стоило их закрыть, всегда вспоминался дом. Тяжелее всего Фаворите было вспоминать: мама целует в щеки дочь, которой пришлось торговать своим телом, чтобы прокормить семью, и эта мать была готова умереть от чувства вины, от неизбежности такого исхода, от неизбывной тоски по Фаворите, которая тогда еще носила свое идишское имя.
Фаворита видела свой дом всякий раз, как закрывала