В интернатах проблема решается просто: специально приставленные женщины – их называют няньками – обеспечивают младенцам регулярный физический контакт. Следуя специальному графику, они выполняют перечень определённых действий. Берут детей на руки, переворачивают их с бока на бок, проводят массажные и гимнастические процедуры, несколько раз в день качают на руках. Няньки работают посменно, и за неделю их может смениться пять-шесть штук.
Дети постарше передаются на попечение воспитателям. На моей памяти те тоже сменялись два-три раза в сутки и даже не пытались запомнить наших имён. Помню, что воспитателей я тоже воспринимала примерно как голограммы, которые окружали нас всюду. Я даже не задумывалась над тем, что воспитатели – такие же живые люди как я. До определённого возраста мне это просто не приходило в голову.
Мысли о голограммах снова напомнили мне рекламу, которая мозолила глаза по дороге домой. Я и раньше видела каждое из этих изображений десятки раз. Так почему же именно сегодня они так зацепили моё внимание?
Ответ был на поверхности.
Потому что все они оперировали одними и теми же понятиями: успех, профессионализм, стабильность. И тем самым напоминали о вопросе Грега, который за несколько часов до этого поставил меня в тупик: «… кому ты должна свою успешность и профессионализм?.. Главное – найди ответ для самой себя».
Глава 5
Я обнаруживаю себя сидящей в маленькой комнате с серыми стенами, высоким потолком и маленьким окошком. Оно где-то совсем высоко, так что и не дотянуться. Из окошка падает свет, который освещает лишь небольшую полоску комнаты у самой двери и кусок стены слева от неё. Посмотреть бы, что там – за этим окном, и какая погода на улице. Но в комнате нет ни единого предмета мебели, поэтому я попросту не могу этого сделать. Едкий запах мочи мешает нормально дышать. Я подхожу к двери и пытаюсь толкнуть её, чтобы та открылась, но тщетно.
Вдруг появляется мысль, что я останусь здесь навсегда. Чувствую, будто чья-то невидимая рука перехватывает меня поперёк живота и в нижней его части. Резко перехватывает дыхание, а потом я начинаю кричать. Громко, надрывно, почти истошно. Почему? Какая неведомая сила заставляет меня это делать? Я не знаю. Но не могу не кричать, ведь пока мой рот открыт, а из горла вырывается пронзительно громкий звук, невидимая рука и её давление почти не ощущаются и становится чуточку легче. Но стоит прекратить и остановиться для передышки, как спазм возобновляется. Моим щекам горячо, я чувствую, что они совсем мокрые от слёз. Если бы эта дверь, подсвеченная слабым светом из окошка, сейчас открылась, я бы вмиг перестала плакать и кричать – ведь мой живот уже ничего не сжимало бы.
Но никто не приходит, чтобы забрать меня из этой комнаты или спросить, отчего я плачу. Никто не открывает дверь. Очень-очень долго.