я забуду всё то, что наметил,
и пойду не навстречу, а вверх —
в направлении новой спирали,
а, быть может, юлы, опровергнув
закон центробежности рая,
и, однажды взглянув как бы вниз,
самого же себя обнаружу…
Между мною и мной там – дефис
бесконечности, грустный и нужный.
Песня другим
Вырастая из детства в цинизм,
научился родных покидать
и бежать.
Как бы вверх, только вниз.
Но он так и не понял – куда.
Потеряв время на сытный быт,
упустил шанс душе загадать…
А вот что загадать – он забыл,
но ведь так и не понял, когда.
Разглядев звёзды и небеса,
понял, что сам к себе был жесток,
понял, что наказал себя сам,
но он так и не понял, за что.
И однажды он тихо ушёл,
бесполезный, как траурный гимн,
ляпнув глупость, что жил хорошо.
Но не понял, что можно – другим.
21+21+21=?
Двадцать первый век до нашей эры
клинописи Ашурбанапала
с нашим двадцать первым сшили верно:
пращуры и мы… отличий мало.
В этом убедился в ночь музеев
у таблички с долговой распиской
(сорок ей веков, а всё мерзеет
раритет беды).
«А счастье? Близко…»
Прозреваю смело пару тысяч:
всё равно стихи не выживают.
Память – не качаемая мышца.
Нас прочтут по биркам.
Так бывает.
Прозрение «весны»
Весна.
Теплый ветер
листок рвёт бумажный:
«не много на свете
останется важным».
Лист в скрюченных пальцах
шуршит очумело, —
не многие сжалятся
выбросить мелочь.
Как флюгер на кирхе,
смысл мало, кем понят,
и многие лихо
о важном не вспомнят.
Услышал поэта?
Зачем же лист рваный?
Ведь многие – это
не ты.
Шаг…
Нирвана.
«Охотный ряд»
Был скрипач от похмелья в ударе
и играл в переходе Вивальди.
Музыкант – дворник душ. Тихий. Старый.
Лилась мелочь в чехол на асфальте.
И аншлаг.
Не потеряно, значит,
ничего для умеющих слушать!
Но вдруг сбился скрипач, чуть не плача, —
не отбеливаются ведь души.
Опустившись, запеть о высоком —
всё равно, что хватать ножны культей:
невозможно.
Инстинкты жестоки.
И старик без ста грамм в прединсульте.
Из толпы протянули: «Хлебни-ка!..»
Под щетиной кадык благодарно
прыгал вверх.
Щёлкал импортный «Никон»,
гоготала довольно бездарность…
Но трясущимися он кистями
попытался опять, стервенело!
Самому себе за себя мстя. И…
в переходе чуть-чуть потеплело.
Мастер
Я сегодня обратился к мастеру:
«Сделайте мои часы, пожалуйста.
Время кончилось в них, знать, из пластика.
Стрелки тонкие кружат кинжалами,
превращая сорок вёсен в крошево».
Мастер предложил на выбор разное:
брошенное или несуразное,
но оставил кое-что неспрошенным.
Разобрал часы.
Зал ожидания
беспределен у ларька у станции.
Без часов – счастливый – есть предание.
Пусть уж нерабочими останутся,
раз побыть мне стоило зевакою —
весь укрылся светом и улыбками.
В драку за рекой лягушки квакали,
электрички серебрились рыбками.
Мир огромен.
Только он – не главное.
Рядом вдруг возникло эфемерное,
прошептало: