Хоронили брата осенью, незадолго до его дня рождения. Умер он третьего ноября, день рождения – одиннадцатого.
Ему должно было исполниться тридцать лет, мне был двадцать один. Разница в возрасте у нас составляла девять лет, и с каждым годом она становится всё меньше. Сейчас мне двадцать шесть, а ему всё те же неполные тридцать. Сейчас у нас разница – четыре года, а через пять лет я стану старше моего старшего брата. Я постарею, а он навечно останется молодым.
В девяносто девятом я учился в Иркутске на последнем курсе университета. Однажды в шесть утра меня разбудил Андрюха:
– Вставай. Тебя.
Нехотя поднялся, спотыкаясь о стулья и кровати, доплёлся до телефонного аппарата, в полусне поднял трубку:
– Алло.
На той стороне провода тишина, щелчки и треск, а затем голос мамы:
– Саша, Павлик… – Снова тишина. – Паша…
Перед глазами поплыли обои, зеркало и тумбочка, телефонный треск волнами приливал и отливал, и накатывал вновь. По голосу мамы стало понятно, что брат умер.
Я никогда больше не буду смотреть вместе с ним комедии по телевизору и смеяться взахлёб. Никогда не буду заниматься с ним спортом, слушать музыку, говорить, мечтать.
– Умер?
– Да, – далёкий голос с того конца трубки.
– Как?
Моему брату двадцать девять лет. От чего он может умереть? Ни от чего. Только в автокатастрофе, только при пожаре, только от стихийных бедствий, только в пьяной драке. Тысяча и одна причина. И одна.
– Повесился.
Эсился, эсился, эсился… На том конце провода мама сжимает в руке телефонную трубку. (Лежит в гробу. Родные морщинки вокруг глаз.)
Эсился, эсился, эсился… Тишина.
Мой брат повесился.
Минули сутки с тех пор, как я, прощаясь, пожал ему руку. Последний раз.
Мама смотрит на меня закрытыми глазами из гроба. В них укор: я жив, а все мертвы.
Перед отъездом в Иркутск я помог Пашке переехать к нему домой. До этого он жил у нас, а Натаха – у своих родителей.
Брат цеплялся за семью до конца. Хотел обычного семейного счастья, но у него был порок – пьянство. И только любимая жена и ребёнок могли спасти его. Но не тут-то было.
Помню, Пашка жаловался: «Я бросил пить – в «Иегову» специально подался, – курить бросил, а Натаха, наоборот, начала и пить, и курить. Со всеми друзьями разошёлся, забыл даже, когда видел кого. У неё же толпы их появились. Я на работу – она шалман в хату тащит. Да ещё и всякую мразь. Мне здороваться с алкашнёй этой противно, а она домой её ведёт».
Однажды мы с Пашкой встретили одного из приятелей Натахи. От него пахло недельным перегаром, потасканная одежда висела на худом немытом теле. Пожав ему руку, брат долго вытирал пальцы о листья первого же тополя.
– Такую мразь Натаха ведёт домой.
Пока Пашка ходил в «Иегову», знакомые жены боялись его и обходили стороной. Но однажды он сорвался.