– Ну это, положим, не так просто, – с улыбкой заметил Горчаков, пожимая протянутую шурином руку.
– Вот заодно и проверил бы, просто или нет, – ухмыльнулся Николай Иванович. – Может, твоя хваленая служба безопасности вообще мышей не ловит – спит себе в шапку, а зарплата капает.
Они немного посмеялись. Валентина и двадцатилетняя дочь Горчакова Марина стояли на крыльце, наблюдая за мужчинами и одинаково кутаясь в наброшенные поверх домашних халатов шубки – Валентина в черно-бурую, а Марина в серебристую.
– А ты проверь, – наполовину в шутку, наполовину всерьез предложил Михаил Васильевич.
– Проверю обязательно, – все еще улыбаясь, но уже без шутливых ноток в голосе пообещал Камышев. – В следующий раз. Как приеду, так прямо с этого и начну.
– Все-таки уезжаешь, – вздохнул Горчаков. – Черт, нехорошо как-то получилось. Встретили, называется, героя! И деньги эти… Может, все-таки возьмешь? Сумма-то по нашим временам небольшая, но все-таки…
– Да забудь ты, наконец, про эти деньги! – сердито отмахнулся Николай Иванович. – Ну, если так сильно свербит, обещаю: если понадобятся, попрошу.
– Точно? – недоверчиво переспросил Михаил Васильевич.
– Слово офицера – тебе что, этого мало?
– Генерала, – машинально поправил Горчаков.
– Да какой из меня генерал! – вздохнул Камышев. – Я в этом звании и дня не прослужил. Это как с покойником: при жизни ходит человек в какой-то засаленной рванине, на которую глядеть тошно, а в гробу лежит одетый с иголочки, как будто не червям на корм, а к президенту на прием собрался. А в крематории, слышь-ка, и того веселее. Помню, видел однажды. Все как положено: траурная церемония, цветы, речи, музыка органная… А перед тем, как гроб закрыть, тамошняя служительница, гляжу, берет ножницы и костюмчик на покойнике – чик-чик, чик-чик… В два счета в лохмотья почикала, да так ловко! Вдова ей: что же это вы, говорит, делаете? А та в ответ: рабочие, мол, внизу, где печи, повадились покойников раздевать и костюмчиками с рук приторговывать…
– Да будет тебе! – пугливо покосившись на женщин – не слышали ли, – оборвал его Михаил Васильевич. Он потер ладонью замерзшее, уже начавшее неметь ухо. – Что ты все время каркаешь? То снял портупею и рассыпался, то кладбище, то крематорий… Рано тебе об этом думать!
– Об этом, Мишаня, думать никогда не рано, – возразил Камышев. – Думать и готовиться, чтоб, когда придет твой срок, долгов после тебя не осталось. Кому, скажи на милость, охота по чужим счетам платить? Тут со своими-то дай бог разобраться…
В этой реплике Михаилу Васильевичу почудился какой-то мрачный, чуть ли не зловещий подтекст, и он поспешил сменить тему.
– Уезжаешь, значит, – повторил он. – Жалко.
– А ты не жалей, – посоветовал Камышев. – Я ведь ненадолго – надо же, в самом деле, вещички собрать, квартиру, как положено, законсервировать,