Как она тосковала этой дорогой по дому, по киоску, по улицам, на которых бывала редко, по тополю возле своих окон.
«Ах, какая Россия большая, – думала она, глядя одинокими ночами в окно. – Это пока сама не проедешь, не поймешь. Нет, ни за что не поймешь. Разве уместится махина такая в голове… Едешь-едешь, едешь-едешь – и конца-края не видать. При такой большой земле свой дом обязательно должен быть. Должно быть у человека место, откуда он мог уезжать и было бы куда приезжать. Иначе ведь сгорит человеческое сердце… Тот, кто не знает этой сладостной боли возвращения, никогда не увидит и не поймет краев, в которых побывал, сколько бы ни мотало его по белу свету, сколько бы ни куражился он по земле. Птица и та себе место знает, ночевать в свое гнездо летит…»
Тоня закинула голову, черная сетка проводов под громадой тихого неба казалась маленькой. «Как это можно годами без дома жить? Вот тоска-то…»
Вдоль перрона, сунув руки в карманы пальто, шла Нинка Федорова и, чуть сощурив глаза, пристально вглядывалась в окна вагона.
– Эй, девушка, – лукаво крикнула ей Тоня. – Знакомых ищешь? – Нинка остановилась, узнала подругу и, подняв руки, закачала головой.
– Слава тебе господи. – Она подошла к вагону, вскочила на подножку и, притянув голову подруги, поцеловала ее. – А я смотрю, бабка наша летит на меня, в упор ничего не видит. Думаю, с чего светится?
В вагоне Нинка присела к окну, подобрала в узел рыжие курчавые волосы, вздохнула.
– Скучала я по тебе, – сказала она, расстегивая шинель. – Мы с бабкой на пару кукуем. Ведь она тебя так любит.
– А я ее каргой не зову. Про жизнь ее все слушаю.
– Интересно, какая же у нее была жизнь?
– Такая же, как у всех баб, – вздохнула Тоня. – Обыкновенная.
Подруги немного помолчали. Тоня смотрела в окно на потемневший вокзал, на дежурного милиционера, озабоченно шагавшего по перрону, голос диктора раздельно вещал о прибытии электрички.
– Сон я какой видела, – печально вздохнула Тоня, – будто приезжаю я домой, а у меня полный дом крыс. Даже страшно. Здоровые крысы. Ты знаешь, Нинка, как собаки…
– Крысы, говорят, к счастью, – успокоила ее подруга, потом махнула рукой. – Брось ты всю эту дребедень. Вот доживем до бабкиных лет, сядем с тобой на лавочку и будем перебирать, что нам когда снилось.
Тяжело ухнула дверь нерабочего тамбура, по вагонам шла Майка, привычно ругаясь с мужем. Петр семенил за ней, осторожно огрызаясь. Майка грустно встала у служебки, звякнула ключами.
– Девки, – протянула она, – хватит шептаться. Пора дело делать. – Суховатая голова мужа торчала из-за ее могучего плеча.
– Не примут у нас вагоны сегодня. Как пить дать.
– Шарашкина