Ей всегда казалось, что цыганка, да еще и актриса – это приговор, поэтому и Аню, с ее наследственностью, нужно держать в строгости.
Аня не протестовала. Она вообще никак не проявляла себя. Внешностью обладала самой никчемной, казалось, от матери ей не досталось совсем ничего.
Пятнадцать лет Анечка безмолвно подрастала, не привлекая к себе внимания. Жила в вечном страхе, что будут сравнивать, а сравнить было невозможно. Даже домработница за глаза звала ее «молью».
Девочка старалась не выходить к гостям, но однажды на даче известного пожилого актера она сильно напилась. От страха, отчаяния, от того, что мать заставила ее поехать, нарядила в яркое платье.
Скрыться было некуда, с бутылкой вина Аня спряталась в саду, в беседке. Там ее и нашел хозяин дома. Человек южный, алчный до денег, азартный и грубый, он в тот вечер был тронут трепетным нежным существом, молодой девушкой, которая ничего от него не хотела.
Она же сама, тосковавшая всю жизнь по отцу, умершему, когда она только пошла в школу, потянулась к этому взрослому и мудрому собеседнику, который дал ей носовой платок, принес воды и долго выслушивал ее нетрезвые откровения.
Он мало что понимал в устройстве девочек – сам он был родом из Грузии, из горного села, в столицу попал случайно, сыграл лишь одну роль, сделавшую его знаменитым, и очень своей славой гордился. Из нее он делал бизнес. Мать свою он не помнил, сестер у него не было, дочерей тоже, а было два взрослых сына.
Это нежное, женское, прозрачное и беспомощное существо поразило его своим полным доверием, к тому же сам он был не вполне трезв.
О том, что произошло дальше, Аня рассказала матери лишь спустя полгода, когда аборт делать уже было поздно. На танцах она упала, потеряла сознание. Знаменитую маму вызвали в медпункт, девочку нужно было класть на сохранение.
Педагог-репетитор отчитывала Ирину Васильевну за халатность – как можно на таком сроке позволять дочери заниматься танцами?
Сама Ирина ничего не понимала.
Смысл слов был настолько далек от реальности, что воспринимать его всерьез она не могла. Забрала дочь домой, все еще не осознавая, что скоро станет бабушкой. Заботило ее лишь одно – чтобы ничего не попало в газеты.
Аня пришла в себя. Объяснение было неминуемо – вот в тот вечер Аня впервые увидела материнскую цыганскую кровь во всей красе.
Ирина стояла на коленях и причитала, выла, простирая в небо руки, как она делала в одном нашумевшем спектакле, а волосы ее выбились из плена заколки и закрывали собой половину кухни, когда она билась лбом о лаковый паркет.
Аня от страха забилась под кровать, пережидая этот неожиданный взрыв. Такой мать она ни разу не видела.
В дверь позвонили соседи.
Спустя две минуты Ирина Васильевна открыла им дверь и строго, подняв бровь, поинтересовалось, что случилось. Ни следа истерики, ни дрожи к голосе, бархатный