После второй операции Густав стал всё чаще пропадать из дома, отговариваясь тем, что ходит гулять. Где он пропадал, жена не знала, да и знать не хотела – каждый раз по возвращению она чувствовала исходящий от мужа мерзкий запах алкоголя. Ингрид устала от пьяных выходок и капризов больного человека, замкнулась в себе, ни с кем не делилась болью.
Вскоре врачи назначили следующую операцию. После неё отрезать Густаву было уже нечего – чернота поднялась выше колена. В этот раз предстояло отнять ногу до бедренной кости.
После третьей, самой тяжёлой операции, Густаву пришлось пробыть в больнице намного дольше, чем раньше. Рана не заживала, постоянно кровила, душевное равновесие больного оставляло желать лучшего. Ингрид через день приезжала к мужу в больницу, через день ходила на работу. После трёх мучительных месяцев Густава Левацки отпустили домой, твёрдо указав супруге привозить больного на осмотр не реже раза в неделю.
Ингрид остановила машину. Ей не хотелось вновь вспоминать то время, тот день… Видения упорно преследовали её, заставляли вновь пережить незабытые страх и ужас ещё раз. Неужели ей придётся жить с этими переживаниями вечно? Смогут ли они когда-нибудь отпустить её?
Однажды вечером, вернувшись с работы и крикнув в глубь квартиры о приходе, Ингрид не услышала ответа мужа – обычно он тут же откликался на приветствие.
«Густав опять сидит на террасе и не слышит», – Ингрид махнула рукой и прошла в ванную комнату. После рабочего дня она всегда мылась и переодевалась, и потом чувствовала себя намного лучше. Левацки поставила на полочку флакон с духами, вышла из ванной комнаты и открыла дверь в спальню. На пороге её пронзило молнией страха: на крюке, рядом с люстрой, висел на своем брючном ремне Густав. Рядом с кроватью лежал опрокинутый стул и валялись костыли. Как он сумел, стоя на одной ноге, прикрепить ремень к крюку и просунуть туда голову – оставалось загадкой, о которой Ингрид было некогда думать. Закричав изо всех сил, она приподняла хрипевшего мужа за нижнюю часть тела, не давая ему ещё больше задохнуться. Она кричала до тех пор, пока снизу не прибежал сын и не помог ей вытащить отца из петли.
– Мама, он не хотел удавиться, – успокаивал Франк всё ещё дрожавшую от пережитого мать. – Иначе сделал бы это до твоего прихода. Он дожидался тебя, чтобы ты его смогла спасти. Не сердись на него – ты же видишь, ему и так несладко. Отцу сейчас, кроме поддержки и понимания, ничего не нужно…
Пробыв месяц в больнице под надзором психиатра, Густав запросился домой. Выписывать его, однако, не хотели. Начала чернеть вторая нога, и врачи раздумывали, что же делать дальше: готовить больного к операции тотчас или отложить её недели на две.
– Я больше не хочу жить, – повторял каждый день Густав, становясь то агрессивным, то капризным и плаксивым. – Я не могу! Не хочу больше мучаться. Это не жизнь, а каторга, к которой меня приговорили неизвестно за что. Хочу умереть, ничего ни видеть, ни слышать.Оставьте меня в покое, я хочу умереть! Я хочу умереть, слышите?!
В