Гардеробщица – худенькая востроглазая женщина с всосанными щеками и обломленными клычками зубов – след тяжелой беременности и неудачных родов – испуганно глядела на бича и мотала головой. Ее била какая-то нехорошая нервная трясучка, на коротеньких жидких ресничках дрожали мутные дождевые капельки. Она ничего не могла сказать в ответ хамоватому бичу, видимо, считала – раз тот говорит, что у него была ондатровая шапка, – значит, была.
– Эй! – сориентировавшись, окликнул бича Суханов.
Бич мгновенно отозвался.
– Чего надо, капитан?
– Поди сюда, – сказал ему Суханов, и бич, готовно наклонив голову и глядя снизу вверх на Суханова, подошел. Суханов пошарил в кармане, достал новенькую хрустящую десятку, зажал ее двумя пальцами и поднял свечкой, будто собирался ее поджечь и устроить небольшой факелок. – Вот тебе еще червонец и отстань, пожалуйста, от бедной женщины, – сказал Суханов. – Ты же видишь, она ни сном ни духом не ведает, где твоя шапка? И какая она была у тебя…
– Стоит ли развращать клошаров деньгами, Суханов? – спросила Ольга.
– А потом ты и сам не помнишь, что носил в последний раз – кепку, шапку или пожарную каску, и если все-таки шапку, то из чего она была состряпана, из кошки или из двух корабельных крыс, – не обращая внимания на Ольгу, продолжал свой диалог с бичом Суханов.
– Червонца мало, капитан, – деловито заявил бич, хлюпнул простудно носом, сложил пальцы в щепоть и пошевелил ими – общепринятый жест, условное обозначение: бич требовал еще денег.
– Значит, считаешь, что этого мало? – недовольно проговорил Суханов. Голос у него сделался сиплым, усталым, словно бы он весь день простоял на мостике и пролаялся с командой крейсера страны Бегемотии, отказывающегося уступить дорогу его пароходу, в медную переговорную трубу, у которой не было половины заклепок, и голос, вместо того, чтобы громыхать металлически, досадливо, глохнул. – Ну-ну!
– Мало, мало, капитан. – Бич изо всей силы хряснул себя кулаком по груди, в лицо Суханову шибануло пылью. Из распаха пальто у бича вылетел клок грязной тельняшки и шлепнулся на пол. Этот клок, отрезанный от полосатого подола углом, бич пришил к рубашке, чтобы была видна его морская душа, но не рассчитал удара, и «морская душа» шлепнулась под ноги, на заплеванный грязный пол. Бич покривился лицом – ему было жалко терять «морскую душу».
Входная дверь скрипнула – и в нее вкатился тугой белёсый вал: то ли снег это был – размолотый в пыль обломок соседнего сугроба, словно старый сыр, изъеденного глубокими кротиными норами, то ли остекленевшая морось, принесенная с длинного, как дамский чулок, Кольского залива, в который заходят благотворные теплые воды Гольфстрима, то ли просто уличный пар, лишенный