Таким образом, я не присутствовал на дуэли Холмса и Пескаре, но потом, конечно, узнал все ее подробности от самого Холмса. Она состоялась, как и предвидел Холмс, на шпагах на следующий день рано утром.
Секундантами были у Холмса – граф Ротенфельд, а у Пескаре – граф Карруччи. Холмс откровенно признался мне, что не рассчитывал встретить такого сильного фехтовальщика, каким оказался капитан Пескаре, и что ему стоило большого труда отбивать его искусные выпады и атаки. Под конец, однако, он ранил его, как и хотел, в правое плечо и тем самым лишил возможности продолжать схватку.
Доктор, присутствовавший при дуэли, признал рану неопасной, но требующей ухода и покоя, по меньшей мере, в течение месяца.
На другой день сэр Мортимер, сердечно распрощавшись с новыми своими друзьями-американцами Морфи и графом Максом Ротенфельдом и сопровождаемый проклятиями итальянцев, уже выехал из Монте-Карло по направлению в Марсель, Париж и далее в Лондон. С этих пор след этого почтенного джентльмена совершенно потерялся и на его месте появился некий скромный итальянец Беппо Романи, севший в Марселе на один из почтовых пароходов, направляющихся в Неаполь, перебравшийся затем в Рим и тут присоединившийся к экспедиции английского доктора сэра Уэльса, организованной этим последним в Апеннинские горы.
Стоял конец мая. Зелень деревьев и лугов была еще свежа. Даже равнины Кампаньи не успели еще принять того коричневого колорита, который присущ им в июле и августе.
Вид с веранды этого домика расстилался чудный. Впереди виднелось залитое заходящим солнцем горное плато Норцио. Сквозь расселины Сабинских гор взор проникал до крайних пределов горизонта, который в туманной дали сливался с синей поверхностью Средиземного моря. С другой стороны, высилась темная громада римских Апеннин и Монте Витторе, и, наконец, дальше виднелись ущелья и вершины Абруц и за ними берег Адриатического моря.
На Холмса, однако, эта чудная, чарующая панорама производила, по-видимому, почти никакого впечатления. Он о чем-то бегло разговаривал с хозяином остерии и видимо был весьма озабочен.
За время пути я еще раз имел случай убедиться в неподражаемой способности моего друга полностью погружаться в роль того лица, которого он в данное время брался из себя изображать. Со своими короткими, черными как смоль волосами, синеватым, недели две небритым лицом, с наведённым искусственно темным загаром кожи и одетый в костюм поселянина, при своем уменье подлаживаться к простонародной итальянской речи, положительно был неузнаваем и вводил в заблуждение всех встречавшихся нам на пути местных жителей.
Наконец,