– Шишечка! – бросила Бура-баба, окончив заговор. – Я так и ждала.
– Дай мне глянуть! – Малуша приподнялась, убирая волосы с потного лица.
Хотела сама проверить, как будто Бура-баба могла ошибиться сослепу, мальчика держит на руках или девочку. Охватило жгучее любопытство, захотелось поскорее взять его, рассмотреть…
Верно ли он жив?
Бура-баба подошла, неся на руках что-то шевелящееся. Доносился слабый крик. Младенец лежал на обрывке старой рубахи Князя-Медведя – полагается в отцовскую завернуть, а другого отца у дитяти нет. Малуша торопливо схватила его. Младенец уже был обмыт и перепоясан красной шерстяной ниткой – первый оберег, привязка к свету белому. Темные мокрые волосики, закрытые глазки-щелочки, красный вопящий ротик… Мордастый какой! Она приложила его к груди, и мальчик живо принялся сосать, как будто ему уже рассказали, что нужно делать на этом новом для него свете.
– Бойкое дитя, сразу видать, – Бура-баба остановилась перед лежанкой и сложила руки. – Своего не упустит. Как тебе сынок?
Малуша засмеялась в ответ. Она жадно разглядывала деловитое и недовольное личико, пытаясь отыскать в нем сходство со Святославом. Ничего такого она не видела – какой-то толстый лягушонок, а не княжий сын, – но это ее не огорчило. Мысль о Святославе сейчас не причинила прежней боли, да и показалась куда менее важной, чем прежде. Весь мир сдвинулся, у него появилась новая ось, новый бел-горюч-камень, начало и основа всего. Новый, самый важный князь лежал у ее груди и усердно сосал. Потом выпустил грудь, привалился к ней и заснул.
Малуша осторожно переменила положение, подложив дитя к себе под бок. Когда-то она, глупая девка, хотела сидеть на беломраморном княжеском троне. Но даже если бы это удалось, едва ли она тогда чувствовала бы себя владычицей мира с той же полнотой, что и сейчас.
В иных семьях дети что цыплята – сколько народилось, сколько умерло, и родичи не помнят. Но здесь, в огромном дремучем лесу, этот единственный ребенок был что новорожденное солнце в глухом зимнем небе. То самое солнце, о котором она столько думала в темные дни Карачуна. Целый век миновал с тех пор – и народился новый.
– Как называть будем? – спросила Бура-баба, поднося ей теплое питье, пахнущее «гусиной травой».
Малуша осторожно просунула свободную руку под изголовье и нашла там ржаной колосок.
– Спор, – она улыбнулась, вспомнив, как подбодрил ее этот дар. – Или Колосок.
– Ну, пусть будет Колосок или Споринок, – засмеялась Бура-баба. – Вся сила нив плесковских ему досталась. Пусть будет плодовит, как колос золотой, богат, как земля, щедр, как солнце красное. Жить ему сто лет, родить двенадцать сыновей, двенадцать дочерей! Самый высоким побегом вырастет от дерева того, что предрекала я бабке его Ельге.
– Самым высоким… – прошептала Малуша, как зачарованная. – Да будет крепко слово твое.
Малуша склонилась и прижалась щекой к теплой головке младенца. За растворенной