Но дело было не только в смелости. Что-то еще отличало эту, киевскую древлянку, от плесковских дев. Она родилась за тридевять земель отсюда, хотя имеет родню поблизости – в Варягино. И еще ближе – так близко, что и сама не подозревает…
При всей своей красоте и свежести эта девушка казалось лет на десять старше, чем была. В ней угадывалась привычка к множеству разных людей, знакомых и незнакомых, к разным местам, и потому она не несла на себе прочного отпечатка какого-то одного дома и рода, вечных повторяющихся впечатлений. Она привыкла к тому, что мир все время меняется. Поэтому и опомнилась так быстро. Но именно из-за этого своего склада она была почти такой же новостью, таким же особым существом для Князя-Медведя, как он – для нее. Ее присутствие волновало его, но, пожалуй, приятно. В его неизменной, всегда одинаковой жизни ее появление было единственным в своем роде событием.
Что же будет дальше? Захочет ли она остаться здесь? Эта изба в чаще – вовсе не то, к чему она привыкла. Но тот мир, который она знала, обошелся с ней неласково…
– А отец ей на это говорит: «Еще в чреве матери, как молвят люди, дал я зарок никогда не отступать перед врагами, хоть бы они грозили мне смертью, не бежать ни от огня, ни от стрелы, ни от копья…»
На этих словах Малуша с трудом подавила отчаянный зевок, что не очень шло к исполненной доблести речи.
– Кто? – спросил Князь-Медведь, очнувшись от своих мыслей.
– Ну, он… – Малуша поморщилась. – Отец ее, Вёльсунг. А еще Святослав однажды сказал, что он тоже такой зарок дал, – тихо добавила она, будто обращаясь к тому, кто внутри нее.
Святослав и правда сказал это однажды несколько лет назад. Он ведь тоже с детства слушал повесть о детях Вёльсунга и размеривал по ним свою будущую жизнь. А в ней зреет дитя Святослава. Что если и оно сейчас дает такой же зарок?
Или какой-то другой? Малуша прислушивалась к себе, закрыв глаза, но во всем мире стояла тишина.
– Ты спишь уже? – раздался рядом низкий голос, и она вздрогнула. – Иди ложись. Выйти надо?
Лежанка у Князь-Медведя оказалась вполне человеческая – не какая-нибудь куча палой листвы, а постельник, набитый пухом рогоза, причем свежим: Малуша пощупала опытной рукой и убедилась, что пух сваляться не успел, будто минувшей осенью только и собран. Одеяло было богатое – на