В Орджоникидзе было ещё лучше, чем в Феодосии. Был импровизированный пеший поход прямо по берегу моря до Коктебеля, где нас встретила с распростёртым небом нечаянно грянувшая гроза. Это было похоже на всемирный потоп, будто окна небесные отворились. Мы вернулись промокшие до ниток и костей.
Были южные ночи с шумом цикад. В Феодосии все ночи напролёт жизнь не смолкала ни на минуту ресторанной музыкой и громкими захмелевшими голосами. А здесь, в нашей халупе на окраине Орджоникидзе, мы оказались как будто под покровом небес. Мы любили друг друга так, как возможно любить лишь южной ночью, в двадцать лет, когда у тебя случился первый настоящий роман, под шум цикад и далёкого прибоя, который, вполне возможно, и не был слышен, и море рокотало в ушах фантомным шумом. Звенела жизнь в эти ночи. Но вспомнил я и хотел рассказать о другой ночи.
Накануне нашего отъезда с утра зарядил тоскливый крымский дождь. Мы сели на застекленном балконе у них на квартире ещё днём и начали проводы. Пили греческие коньяки (опять!..) до самой ночи. Много смеялись, как-то очень интересно говорили обо всём на свете. Сейчас даже не знаю с кем можно так же интересно и в таком же количестве говорить. А тогда было всё интересно. Буквально всё. Хотя запомнилось только одно: брат-гинеколог коллекционировал зародышей после абортов. Это была какая-то жуть, конечно. Особенно учитывая то, что он был очень милым в общении человеком, и жена его была очень милой, и сын. Правда, спустя несколько лет я узнал, что он сделал аборт на каком-то уже серьёзном сроке, и после этого коллекция из его комнаты исчезла.
Прощались мы долго, разошлись уже глубокой ночью и еле дошли до нашего жилища. И вот это как раз та самая ночь, которую я вспомнил, а всё остальное вспомнилось за компанию. Я рухнул на кровать не раздеваясь, провалился в чёрную вату. Но довольно быстро очнулся от подступившей дурноты. Я выбежал на улицу и в стороне от дорожки, рядом с какой-то бочкой нечеловечески зарычал.
Весь остаток ночи я бегал на улицу и извергал из себя в облюбованном месте насущный и греческие коньяки – довольно недешёвые, надо сказать – проклинал себя, алкоголь и всё на свете. Но всякий раз, когда я, держась рукой за бочку, в изнеможении поднимал голову, мне открывался потрясающей красоты вид. Силуэт небольшой горы и прямо над ней неестественных размеров, идеально круглая и белая луна. Только протяни руку, и она твоя… Я смотрел на всё это и шептал: «Боже, как красиво»!..
Наутро мы сели в поезд, вернулись в Москву, закончили последний курс, расписались, чуть не развелись, повенчались, родили дочку, опять чуть не расстались… В общем, Софи, дальше была долгая взрослая жизнь.
Старые пластинки
«Пластинки были настолько старыми, что уже никому ничего не напоминали».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте