Мы за долгий полет
устали всерьез.
Здесь не то, что в Англии, —
жарко.
Ну-ка, бармены, —
что там стоит —
кальвадос?
Дай-ка мне.
Я читал у Ремарка.
Он,
с улыбкой прослушав фразу мою,
проявляет усердье и живость.
Кальвадос
для познания жизни
я пью —
самогонкой шибает жидкость!
К сувенирной витрине я подхожу.
Нафталином тут сильно пахнет!
Ну-ка,
что продается тут —
погляжу,
а быть может,
куплю на память.
Сколько тут —
золоченых —
на счастье подков.
Тут игрушечные мотороллеры,
кастаньеты,
и черные морды быков,
и, конечно,
платки с матадорами.
Вдруг я замер перед витриною.
Вот
на меня застенчиво,
грустно
смотрит старый знакомый мой —
Дон-Кихот —
деревянненькая игрушка.
Он и шпагу-то хрупкую
держит еле,
и какая-то в нем покорность тупая.
Дон-Кихоты в Испании подешевели.
Доллар штука —
туристы их покупают.
Вот я вижу,
лениво жуя бутерброд
и торгуясь с завидным опытом,
долговязый турист из Нью-Йорка
берет
Дон-Кихотов десяток —
оптом.
Он уходит,
окутан в сигарный чад,
и у выхода шумно сморкается.
Сапоги Дон-Кихотов
печально торчат
из карманов американца.
«Когда взошло твое лицо…»
Когда взошло твое лицо
над жизнью скомканной моею,
вначале понял я лишь то,
как скудно все, что я имею.
Но рощи, реки и моря
оно особо осветило
и в краски мира посвятило
непосвященного меня.
Я так боюсь, я так боюсь
конца нежданного восхода,
конца открытий, слез, восторга,
но с этим страхом не борюсь.
Я