в разоблаченьи мертвых и живых.
Усталость
Растерянность рождая и смятенье,
приходит неожиданно она.
Она, усталость эта, не смертельна
и этим еще более страшна.
Не нам она могилы насыпает —
хоронит наши замыслы и труд,
и юностью ее не называют,
а старостью безвременной зовут.
Вот был талант, была когда-то страстность,
а не хватило мужества дойти.
Он слишком поздно понял всю напрасность
и всю опасность отдыха в пути…
И, в душу самому себе уставясь,
я чувствую – наступит мой черед.
Она придет, придет, моя усталость,
не скоро, но когда-нибудь придет.
Мне очень трудно будет, может статься.
Дай силы, жизнь, перебороть ее,
в пути остаться, выдержать, не сдаться
и продолжать движение свое…
«Все силы даже прилагая…»
Все силы даже прилагая,
признанья долго я прожду.
Я жизни дружбу предлагаю,
но предлагаю и вражду.
Не по-мещански сокрушаясь,
а у грядущего в долгу
со многим я не соглашаюсь
и согласиться не могу.
Пускай не раз придется круто
и скажут: «Лучше б помолчал…» —
хочу я ссориться по крупной
и не хочу по мелочам.
От силы собственной хмелею,
смеюсь над спесью дутых слав,
и, чтобы стать еще сильнее,
я не скрываю, в чем я слаб.
И для карьер неприменимой
дорогой, обданной бедой,
иду прямой, непримиримый,
что означает – молодой.
«Снова грустью повеяло…»
Снова грустью повеяло
в одиноком дому…
Сколько ты понаверила,
а зачем и кому!
Для себя же обидная,
ты сидишь у окна.
Ты ничья не любимая
и ничья не жена.
Не прошусь быть любовником
и дружить – не дружу,
но с моим новым сборником
я к тебе прихожу.
Ты опять придуряешься,
в лжи меня обвинив:
«Все, дружок, притворяешься,
все играешь в наив…»
Шутишь едко и ветрено.
Я тебя не корю,
только долго и медленно
папиросы курю.
Говоришь: «Брось ты, Женечка,
осуждающий взгляд».
«Интересная женщина», —
про тебя говорят.
Мне тобою не велено
замечать твою грусть,
и, в себе не уверенный,
за тебя я боюсь.
Но походкою крупною
сквозь рассветный галдеж
ты выходишь на Трубную,
Самотекой идешь.
И глядишь ты не сумрачно
от себя вдалеке,
и взволнованно сумочку
теребишь ты в руке.
Синева