дама с прической-башней, и в утешительной профессии этой дамы не было никаких оснований сомневаться. Я довольно нежно царапнулся в окно, но дама не отвечала. Тогда я легонько потянул дверь на себя и только начал свою исповедь, как я одинок, дама что-то дико завопила типа: «Насилуют. Помогите!» Тем временем из ресторана вывалились двое, между прочим, тоже подшофейных, оба по тогдашней моде в чесучовых белых костюманах и в красных в белую полоску трикотажных рубашенциях, которые делали только по заказу в спецпартийном ателье на Столешниковом. Из тогдашних «портретов» такого прикида все-таки никто себе не позволял, кроме кандидата в Политбюро красавчика Шепилова, названного «и примкнувшим к ним Шепиловым», имея в виду недавно исключенных из партии Кагановича и Молотова. Высовываться на уровне Политбюро в таком прикиде там не полагалось. Так что эти трое в перспективе были обречены быть в лучшем случае если не мелкой, то средней сошкой. Но, может быть, их это даже больше и устраивало. В руках у них были пакеты, из которых торчали бутылки, а из прозрачной бумаги просвечивала жаренная на скаре нога ягненка, из числа тех ягнят, что доставлялись самолетами из Софии, а рядом была дама в разлюли-малина крепдешине, не меньше похожая на жрицу любви, чем сидящая внутри, держа на пальчике за розовую ленточку торт. Они хором заорали на всю улицу: «Милиция! Милиция!» Я попытался было объяснить свою ошибку, извиниться, но они продолжали орать, а я, дурак, вместо того, чтобы тика́ть, продолжал их уверять заплетающимся языком, что никаких дурных намерений не имел. Не было ничего глупее того, что я интеллигентно стоял на месте и объяснял, что потерял первого поэта в своей жизни! А толпа вокруг меня все нарастала, и убежать из ее вдруг воскипевшего гражданского возмущения стало уже невозможно: «Безобразие! Какое бесстыдство! Что творится у всех на глазах, когда фестиваль молодежи вот-вот будет открыт!» Впрочем, когда появился милиционер и, обводя взглядом толпу, спросил: «Свидетели есть?» толпа молниеносно растаяла. Осталась только троица с пакетами и тортом и объект моего несостоявшегося утешения за стеклом такси. Один из мужчин вытащил красную книжечку: «Я из администрации стадиона «Динамо», товарищ милиционер, а невинно пострадавшая женщина моя сотрудница. А это все мои сослуживцы. Мы все готовы дать свидетельские показания». Милиционер вздохнул, жалостно взглянул на меня, не слушая моих оправданий: «А у тебя есть свидетели?» Я развел руками. «Ну сам и виноват, – сказал милиционер и сочувственно отвел меня в сторону. – Да ты не переживай. Следов побоев на ней нет. Сопротивления милиции в лице меня ты не оказывал. Так что больше трех суток не дадут. Только молчи и не оправдывайся, а то добавят. Сойдешь, как декабрист. Садись в седло сзади меня». «Вы что, на лошади?» – спросил я. «Ты что, чудик? – захохотал он. – На мотоцикле! – и обратился к «сослуживцам» не слишком приветливо: – А вы всей компанией двигайте сейчас в Полтинник. Там показания и заполните». «Да какой же я декабрист? – оторопело спросил я, будучи уже в седле. –
