Революция для своих. Постиндустриальная Утопия. Григорий Луговский

жизнью. Она не свободна, а лишь устремляющая своего субъекта к освобождению от любых причин и давлений – к безмятежному гомеостазу. Такая воля не только награда за эволюционную сложность, но и работа, в значительной степени напоминающая сизифов труд, потому что гомеостаз и удовольствия, даруемые нам жизнью, кратковременны. Но сказать, что работа воли совершенно бессмысленна, нельзя. В определенном временном промежутке наша деятельность имеет смысл и дает плоды в виде освобождения. Иногда этот смысл и новая свобода живет несколько минут, иногда годы, иногда века. Каждый частный смысл является индивидуальной формой выражения какого-то более длительно существующего смысла. Вполне возможно, что должны существовать и вечные смыслы, относящиеся к основам существования бытия.

      Компромиссы с собственной жизнью, как и с жизнями других – важный ограничитель для воли. И хотя свободная воля в абсолютном выражении нам недоступна, она необходима как ориентир, точка опоры для рычага вне мира, о которой мечтал Архимед, чтобы перевернуть мир. Нужно опираться на доступные аспекты воли, чтобы достичь цели любых наших поступков – освобождения. Условием освобождения выступает самопознание, чаще всего выглядящее как цепь опытов над собой. Чем шире горизонт восприятия и больше волевой, творческой деятельности осуществляет субъект, чем сильнее он принадлежит жизни, тем шире пространство не только его свободы, но и зависимостей. Чем меньше человеку нужно, чем более он на стороне существования, тем свободнее.

      1.2.3.3. Знание и осознание

      В уста своему персонажу Ивану Карамазову Достоевский вложил фразу: «Если бога нет, значит все можно». Перефразируя, можно сказать: «если свободы воли нет, то ничего нельзя». Отрицание свободы воли легитимирует любую власть как систему, объявляющую себя главным носителем и мерилом истины. Ведь раз свободы воли нет, то каждый человек должен… А вот что именно он должен, об этом знают лишь «знающие истину». Не важно, называют ли их жрецами, исполняющими волю богов, учеными, открывшими тайны природы, или идеологами, установившими «единственно верную» философию. Главное, что эти «знающие» обладают монополией на истину. Чаще за такими истинами скрывается лицемерие, хотя «знающие» могут действительно верить в непогрешимость своего метода.

      Поэтому между «незнайками» и «всезнайками» более симпатичным типом выглядят первые. Эта симпатия выражена и во фразе Сократа «я знаю, что ничего не знаю», и в библейском «блаженны нищие духом», и в «Похвальном слове глупости» Эразма Роттердамского, и в популярных сказках про дурака, с которым случаются чудеса. Носовский Незнайка – один из таких архетипических образов дурака, близкого к иному миру. Речь идет как минимум о мире незамутненного знанием восприятия. Ведь знание – это зона комфорта и гомеостаз для воли, а свобода, порождающая творческую волю, ближе к чистому восприятию.