Качество российских противогазов было плохим, в них быстро задыхались.414 До лета 1917 года использование противогазовых средств оставляло желать лучшего. При химических атаках это приводило к панике.415
Впрочем, даже без использования химического оружия, солдаты испытывали крайнюю степень отчаяния и опустошённости. По воспоминанию очевидцев, люди на фронте были истомлены и издерганы – „живые полутрупы…“416 Гул орудийных залпов производил эффект землетрясения и напоминал третичный период земли.417
Между окопами противников, в „мёртвой зоне“ лежали неубранные трупы. Когда ветер дул с противоположной стороны, стоял невыносимый смрад.418 Солдаты окапывались в окопах как кроты.419
Передовые обрастали собственными кладбищами. Число их увеличивалось по мере передвижения линии фронта.420 Некоторые из братских могил устраивались в воронках от взрывов снарядов, образуя курганы.421 Вдоль дорог то и дело встречались кресты с надписями, сделанными химическим карандашом.422
Никому из нижних чинов не хотелось ложиться в сырую землю за Веру, Царя, Отечество и жалкие 75 копеек жалования.423 Но самодержавное правительство безжалостно гнало войска вперёд.424 Всё, что оно видело в рядовых – это безликое пушечное мясо.
Солдат по имени Василий Кулаков написал в письме домой, что ему всё надоело до самой смерти. Хотелось или мира, или чтобы его убили поскорее: „Все измучились, как черти, не знаем день и ночь; живём как в аду.“425 Другой солдат описывал оглушительный грохот пушек, то, как убитых по 200 человек сваливали в яму как дрова и то, как закрадывалась в душу тоска.426
Война превратилась в кошмар наяву, из которого было не проснуться. Прапорщик-артиллерист А. Ф. Степун описал в письме к жене тяжёлую сцену увиденных им обезображенных трупов солдат. Затем он страстно вопросил у неё: „Ну скажи же мне, ради Бога, разве это можно видеть и не сойти с ума?“427
Оказалось, можно, но только охладев при этом ко всему на свете. Философ Д. С. Мережковский подвёл итог экзистенциального тупика: „Закрыть глаза, отвернуться, уйти от этого ужаса – вот первое движение человека, который понял, что такое война. Но уйти некуда: хотим, не хотим – мы все в войне, все убийцы или убитые, едущие или едомые. Не уйти от войны одному: все виноваты и все должны покаяться.“428
Первоначальный идеализм войны растаял как мираж. Фетишизм генеральских эполет и возвышенные слова о чести мундира, долге и родине не на кого в окопах уже не производили впечатления.429 Вместо этого пришла депрессия, ксенофобия и желание первобытной мести врагу.430
Так один солдат признался, что питает к Болгарии большую злобу и ему хочется „каждую капельку нашей крови взять с процентами“.431 Другой писал, как радовалась его душа,