– Отчего же? – медленно спросил его Хепберн, улыбаясь. – Или вам солгали о моей смерти, дражайший сэр Джордж? Так те люди не желали вам добра… велите скормить их псам. Мне выпало добираться домой намного дальше, чем вам – вот и все.
Недурной намек для собравшихся, среди которых было довольно и ненавистников Англии, и родственников тех, кто сейчас, после Солуэя, пребывал в плену – намек, где именно братья Дугласы провели время своего изгнания, кем именно были так тепло приняты. Ропот и смешки в публике были ответом Босуэллу – о, это же Шотландия, где союзники первыми готовы осмеять тебя за спиной. Но совсем молодой человек – лев, вышитый на плаще, пышный боннет, венчающий тонкое, узкое лицо, нервная линия рта – стоявший по левую руку от Джорджа Дугласа, смотрел на Босуэлла так, словно одним взглядом лил тому в кровь гадючий яд:
– Мы-то хоть были на виду, а вот вы по каким клоакам отсиживались, граф?
– У шлюх Венеции, – отвечал Белокурый с присущим ему изяществом речи, – приобретал политический опыт. Питтендрейк, это… кто?
И спросил ведь с такой брезгливостью, словно Джон Лайон был чем-то средним между мышиным пометом и харкотой чахоточного. Лицо лорда Глэмиса побурело от бешеной крови, шурин, граф Марискл, схватил молодого человека за кисть руки, препятствуя обнажить палаш… тут гневно окликнул Лайона и граф Арран тоже.
История всегда повторяет себя самое – в виде комическом либо трагическом.
Первый раз прибыв ко двору Джеймса Стюарта, Босуэлл походя получил оскорбление от Ангуса, сейчас же на него лаял того самого Ангуса припадочный племянник.
– Бойкий! – заметил Босуэлл, смерив Глэмиса с ног до головы скептическим взглядом, и небрежно кивнул. – Я к вашим услугам.
Но Марискл оттер возмущенного зятя плечом в толпу, а Питтендрейк мягко промолвил:
– Приношу извинения, граф, за дерзость моего племянника – его семья так пострадала от рук покойного короля, что всякого, кто прежде славился благоволением монарха, он принимает за собственного, личного врага… а ваша-то верность Джеймсу Стюарту была широко известна!
Не устоял проехаться по прежней, столь противоречивой карьере Босуэлла… Белокурый испытывал острое наслаждение от этих бесед с Питтендрейком, полных подножек и обманных финтов – как от пролога к удару дагой. Подлинная вражда, подлинная ненависть будет послаще женской ласки порою. Он прибыл вовремя. Три сословия признали Джеймса Гамильтона, графа Аррана, правителем королевства и наставником королевы Марии Стюарт. Арран и его восемьдесят семь ближних лордов приняли решения, которые изменят лицо государства, Дугласам и Глэмису вернули все достояние,