Вот бы люди были из мрамора… Хорошие из белого, плохие – из черного.
Надя ни разу не съездила на кладбище после похорон. Потому что Димки там не было.
Она придумала, что он жив, и ждала его дома – убирала к приходу Димочки квартиру, пекла пироги, варила борщи и ругала Дим Димыча, когда он разбрасывал игрушки:
– Сейчас папа придет, а у нас беспорядок!
– А когда он придет? – хныкал Димка-маленький.
– Скоро. Вон, слышишь, уже ключ в замке поворачивается…
Надя бросалась к двери, но звук поворачивающегося в замке ключа каждый раз оказывался иллюзией – борщи прокисали, пироги пропадали, мебель в квартире опять покрывалась пылью.
Время шло, а Грозовский не возвращался.
Он улыбался с портрета на стене – сиял глазами и словно говорил: «Подожди еще немного, матушка! Еще чуть-чуть… Ну что ж ты такая нетерпеливая!»
Надя ждала, с каждым днем все отчетливее понимая – он не придет.
Не обнимет, не поцелует, не наорет, не попросит поесть. Не отругает за глупую ревность. Не ужаснется новым ярким с тигриными мордами накидкам на креслах. Не скажет «ну и вкус у вас, матушка»…
Не, не, не…
Не воскреснет.
Осознание этого давалось с трудом. С дикой болью, которую не унимали ни снотворное, ни транквилизаторы, ни алкоголь.
Если бы еще Дим Димыч не спрашивал:
– Когда папа придет?
И не бежал к двери, услышав шум подъезжающего лифта, с криком «Папа!».
Как-то Надя, подхватив сына на руки, сказала ему:
– Папа умер.
– Заболел? – уточнил Димка-маленький.
– Умер. И… – «Улетел на небо», хотела сказать Надя, но не смогла, потому что…
Никуда он не улетел.
Его закопали в глинистой, рыжей, вязкой земле, которая к нему не могла иметь никакого отношения.
– Он не придет? – спросил Дим Димыч с недетской серьезностью.
– Я не знаю, – заплакала Надя, уткнувшись в ту самую накидку на кресле, за которую ее должен был отругать Грозовский. – Я ничего не знаю…
– Мы его подождем, мамочка, – погладил ее по коленке Дим Димыч теплой ладошкой. – Папа соскучится и вернется.
Легче самой умереть, в первый раз тогда подумала Надя. Чтобы рядом, в рыжую землю, под белый памятник…
В тот вечер она напилась снотворного – выпила все таблетки, какие были в доме.
А утром очнулась в больнице под капельницей.
Оказалось, Дим Димыч не смог ее разбудить и разревелся так громко, что прибежали соседи…
Вот тогда Надя в первый раз услышала, что «она сильная и должна жить ради ребенка». Это твердили все – Ольга, Барышев, девчонки из «Солнечного ветра», медсестры, врачи и еще кто-то – она не очень хорошо тогда различала людей…
В общем, умирать было нельзя.
А жить – невозможно.
И абсолютно бессмысленно.
Но