– Ну да, – без особого восторга произнесла чернильница. – Я только не понимаю, зачем он нужен, положительный герой?
– Эх ты, чернильница, любишь ты все такое этакое… Впрочем, я подумаю об этом. Так на чем же мы там остановились?..
2.
От выпитой водки все повеселели, и табурет, рассказавший пару анекдотов, вдруг неожиданно произнес:
– А все же мы живем ужасно плохо!
Осколок посмотрел на него пьяненькими глазами, словно пытался понять смысл данной фразы.
– Вспомните, господа, как жили мы раньше, когда существовали люди, – продолжил табурет. – После того, как они перенажимали всевозможные кнопки, мы потеряли смысл своего существования. Мое предназначение – место для сидения; на кровати должны спать, в серванте – храниться посуда; и это всякий раз должно быть востребовано. Уважаемое кресло, вспомни, как ты весело раскачивалось, чувствуя на себе юное тело. О, это была прелестная девчушка! Ее белоснежное платье серебрилось под лучами солнца… Теперь от него осталась лишь серая грязная тряпка, что висит на заборе, сырая от дождя.
Кресло то ли всхлипнуло, то ли скрипнуло – никто этого не разобрал.
– Мой друг, – сказало оно ностальгически-раздраженно, – не терзай мое сердце. Юность прошла, как дым. Я помню эту девушку. Ее звали Натой. Веселый и чудный ребенок. Мне ее жаль, – кресло снова чихнуло, на что сервант сказал:
– Будьте здоровы. Я вижу, вы совсем простудились.
В это время кровать всхлипнула и из нее рекой полились воспоминания:
– Нет! Вы просто представить себе не можете, какой ослепительно была любовь в моих объятьях! Я пела от счастья, когда ее родители давали волю своей страсти. Он был такой здоровяк! Она – маленькая и хрупкая женщина. Но, может быть, в этом и заключалась их гармония.
– Успокойтесь, тетушка, – пробасил камин, обдав кровать живым теплом. – Ведь кто-то должен был остаться на этом свете. Выбор пал на нас. Кстати, я помню того старика, деда Наташи. Он бывало протягивал свои костлявые ноги ко мне, и я, как пес, лизал их своим теплом. Дед доставал с полки какую-нибудь книжку и читал, покашливая не то от старости, не то от удовольствия.
– Иногда он включал меня, – перебил его радиоприемник, – и наслаждался музыкой, которая лилась рекой из моей электронной души; или слушал последние новости.
Осколок внимал им с натянутой почтительной улыбкой на своей физиономии, хотя и не понимал, о ком идет речь. Наконец, это непонимание стало его ужасно раздражать и он спросил:
– Бог мой! Вы так сердечно говорите о людях, а я даже не знаю, что это такое!
За столом воцарилось молчание – каждый пытался составить характеристику своим бывшим хозяевам. В конце концов, умудренное опытом жизни кресло произнесло:
– Люди – это живые вещи…
Табурет меж тем затянул длинную песню:
Ой