– И-и-эх! – выдохнул Ала ад-Дин, толчком подкидывая принцессу и хватая ее за лодыжку, поскольку принцесса опасно перегнулась через забор: ноги ее находились с одной стороны, а голова и руки, которыми она бестолково сучила, – с другой.
– Ай, ты чего! Руки убери, нахал! – нога задергалась, и Ала ад-Дин едва не выпустил нежную тонкую лодыжку из рук.
– Если я уберу, – прошипел он сквозь зубы, – то ты свалишься вниз.
– А, нет, нет! Лучше держи.
– Да ты не говори, а лезь обратно! – пропыхтел Ала ад-Дин, краснея от натуги. – Я долго тебя не удержу.
Девушка засопела то ли от обиды, то ли от натуги и медленно, задним ходом начала вползать обратно на стену.
– Уф-ф, наконец-то! – пробормотал Ала ад-Дин, когда принцесса без сил растянулась на стене, переводя дух, и опустился на землю, обмахиваясь ладонью. – Ты как там?
– Хорошо, – тихо отозвалась Будур.
– Ты больше не лазай через стену, ладно? Ходи через ворота, как все люди.
– Я не все, – донеслось вялое сверху.
– Оно и видно, – снимая тюбетейку и приглаживая волосы, проворчал Ала ад-Дин. – А спускаться вниз как будешь?
– У меня здесь лесенка. Забыл, что ли?
– Ах, ну да, совсем из головы вылетело, – Ала ад-Дин нахлобучил тюбетейку обратно на голову и поднялся с земли. – Тогда я пошел?
– Ага. Иди. Это, спасибо.
– Да не за что, о принцесса. Послушай!
– Да?
– Ты про барана серьезно не знала или просто так, пошутила?
– Конечно, пошутила. Знаешь, какая я умная!
– Я уже понял.
– Ты лучше скажи мне, что это у тебя на голове такое странное?
– Тюбетейка!..
– И нечего так кричать, я не глухая. К тому же у нас во дворце такие… такое не носят. Ну все, иди!
– Ладно, прощайте, о принцесса, – поклонился ей Ала ад-Дин, но Будур уже скрылась на той стороне стены. И вдруг раздался треск, а затем что-то гулко шмякнулось на землю. Зашуршали потревоженные кусты.
– О луноликая, что случилось? – не на шутку забеспокоился Ала ад-Дин.
– Ничего. Это я немножко упала. Ох!
– Все нормально?
– Да.
– Тогда я пошел?
– Да-да, иди, – донеслось из-за стены. – Шайтан бы побрал эти гнилые лестницы.
Ала ад-Дин пожал плечами и направился обратно на базар. Нужно было успеть купить масло и муку.
Поздно вечером, когда чайханщик уже недовольно начал греметь посудой в своем закутке, давая понять, что посетителям пора бы и закругляться, Максим изрядно распух от чая. Сползая с топчана, он морщился от боли в ногах, по которым бегали мурашки, и поглаживал живот с булькающей в нем жидкостью. Он еще с прошлого посещения Востока никак не мог взять в толк, как можно потреблять столько чая, а от жирного, плавающего в масле плова его до сих пор немного мутило, и, похоже, он был единственным из посетителей чайханы, кто испытывал подобное неудобство. Максим за все время, что просидел здесь, не заметил, чтобы кто-либо из них жаловался