Ее грудь тяжело вздымалась. Если бы он приблизился к Матильде еще на пару миллиметров, ее соски коснулись бы его груди, и он поставил бы все свои деньги на то, что они набухнут от возбуждения. Энцо прекрасно помнил, какими они были чувствительными.
– Подойдешь еще ближе, и я закричу, – натянуто бросила она.
Он коротко рассмеялся в ответ. С какой легкостью можно было надавить на нее. Прильнуть губами к ее шее, ощутить вкус бешено пульсирующей жилки и проверить, станет ли она кричать, зовя на помощь или от наслаждения.
Только она не принадлежала ему. А он не настолько отчаялся.
– О, не стоит волноваться. Я и не думал об этом. Я только хотел, чтобы мы, как цивилизованные люди, обсудили вопрос касательно нашего сына. Но вижу, ты не в состоянии сделать это. Что, к сожалению, не оставляет мне выбора.
Он оттолкнулся от стены, обеспокоенный тем, насколько тяжелым оказалось отодвинуться от Матильды.
– Если ты и дальше будешь отрицать правду, мне придется настоять на проведении теста для установления отцовства. Как можно скорее.
– Я не позволю, – взвилась она. – Ты не можешь…
– Могу, – резко оборвал ее Энцо. – И сделаю.
– Но Генри… – Она запнулась, словно выдала себя.
– Что Генри? – Он сдержался, чтобы не потянуться к ней и не взять ее за этот решительный маленький подбородок, заставив ее посмотреть ему в глаза.
Матильда потупилась и потерла рукой лоб, словно у нее болела голова.
– Генри не знает, – тихо ответила она. – Он в курсе, что Саймон – не его сын. Но он не знает, что ты отец моего ребенка.
Энцо и так не сомневался, что является отцом Саймона, но когда он услышал признание из уст Матильды, его охватило чувство триумфа.
А еще ему захотелось коснуться ее прелестной шейки и поцеловать так, как целовал ее четыре года назад. И не только поцеловать.
Но она принадлежала другому. И сам Энцо за это время очень изменился.
Теперь он жаждал только одного – заполучить своего сына.
– Приятно говорить правду, не так ли? – стараясь не выдать своих чувств, бросил он. – Но скажи мне, Матильда, ты призналась бы, если бы не увидела меня внизу, в гостиной? Или ты оставалась бы такой же трусливой, как тогда, когда сбежала от меня в то утро?
У нее дрожали коленки, и, если бы не стена, она рухнула бы на пол у ног обутого в дорогущие туфли Энцо Кардинали.
Он стоял так близко, что у нее перехватывало дыхание. И хоть в его голосе слышались стальные нотки, акцент, с которым он говорил, только усиливал ее волнение.
Господи, как же она любила его акцент. Благодаря ему, придуманное ею имя звучало экзотично, по-особенному, тогда как она была самой заурядной особой на свете. А взять то, как Энцо нашептывал ей ласковые словечки на итальянском, когда прикасался к ней, когда овладевал ею…
Матильда судорожно вдохнула,